была страной ее былых грез и воспоминаний; там рухнуло ее счастье.
Некоторым утешением ее жизни опять стала та женщина в черном, что бродила среди пустынных галерей замка. Их общая горькая судьба принадлежала прошлому, уходя в глубокую древность. Она объединяла их, связывала воедино, затягивая в вечность, из которой не было возврата.
Хавиза появилась на свет в день снятого Георгия, в 1250 году. Ей было две недели, когда в замок вернулся Роберт. Он долго смотрел на крошечное существо, лежавшее в крепко сколоченной деревянной колыбели. А затем повернулся к Элейн:
– Опять девочка?
– Так было угодно Богу.
– Неужели? Может, ты опять наколдовала? – Он смотрел на жену недобрым, суровым взглядом.
Элейн пожала плечами.
– Мне безразлично, кто родится, девочка или мальчик. Она здоровенькая, и ее уже окрестили.
– Какая любящая мать! – Он нагнулся над колыбелью, взял спеленутого ребенка в руки и поднес к глазам. – По крайней мере, видно, что ребенок мой. – Волосы у девочки были густые и черные, глаза над крошечным носиком были посажены близко к переносице. – А где Джоанна?
И раньше, наезжая в Фозерингей, он часто просил принести ему Джоанну: ему хотелось взглянуть на свою дочку. Элейн занервничала.
– Где-то с нянями, – ответила она.
– Ты не знаешь, где она? – Он то ли упрекал ее, то ли насмехался над ней.
– Конечно, знаю. Ей хорошо с ними. – Элейн вдруг чего-то испугалась. Она не хотела, чтобы он видел ее прелестную дочку; боялась, как бы он не вздумал предъявлять на ребенка отцовские права.
– Надеюсь. – Он положил крошку в постель.
Элейн опасалась, что в ту ночь он придет к ней в спальню, но он не появился. Она долго лежала с открытыми глазами, но ночь прошла спокойно.
Когда утром Ронвен вошла к ней в комнату, Элейн сразу заметила, что ее глаза горят ненавистью.
– Он увез малютку, – сказала она.
– Увез? – Слово вырвало ее из дремоты. Она вскочила и заглянула в колыбель.
– Не эту крошку, миленькая моя, а Джоанну. – Голос Ронвен сорвался.
– Матерь Божия!
Услышав крик матери, Хавиза расплакалась, но Элейн как будто не слышала ее. Накинув на плечи плащ, она уже бежала к двери. Ронвен остановила ее.
– Бесполезно. Они уже далеко. Он увез ее ночью. Маленькая Сара Куртхауз пыталась остановить его, и за это он изуродовал ей лицо.
– Он повезет ее в Лондон, – сказала Элейн.
Грудь ее болела, а девочка продолжала плакать. Пристроив Хавизу на сгибе руки, она распахнула ворот рубашки и поморщилась от боли, почувствовав, как маленький ротик жадно впился в ее сосок.
– Мы поедем за ними сейчас же, как только лошади будут готовы. – Лицо Элейн было белое как мел. – Отдай распоряжения, Ронвен.
Путешествие затянулось – слишком много было хлопот с ребенком и прислугой. До Лондона они добрались только к полудню следующего дня. Через два часа Элейн в лучшем своем платье уже ехала верхом в Вестминстерский дворец, к королю. От усталости она с трудом держалась на лошади: слишком утомительной была поездка, и силы ее были на пределе. Кроме того, Элейн еще не окрепла после родов. И все же она добралась до дворца и, соскользнув с Там-Лина и передав поводья конюху, спотыкаясь, направилась к дверям.
Огромный зал был полон людей, но Элейн сразу увидела короля. По обыкновению он был в окружении придворных и слуг. Когда она протискивалась к нему сквозь толпу, он рассматривал огромную книгу. Увидев Элейн, король сделал недовольное лицо.
– Я не давал тебе разрешения покинуть дом и вернуться ко двору, племянница.
Элейн низко присела перед ним; это было нелегко, но реверанс все же получился.
– Сир, я благополучно разрешилась от бремени и получила очистительный обряд. Но мой муж вернулся в Лондон. Мне надо его немедленно увидеть. Я надеялась найти его здесь, рядом с вами.
Генрих холодно улыбнулся.
– Он был здесь, но, мне кажется, не сегодня. Вы опять вместе, и это мне по душе. – Он наклонился к ней и вгляделся в ее лицо. – Здорова ли ты, племянница?
– Вполне, ваше величество, благодарю вас. – Она заметила сочувствие в его глазах. Чему он сочувствовал? Ее разбитому сердцу и одиночеству, наступившему с тех пор, как не стало Александра? Генрих никогда не одобрял ее любви и никогда не подавал виду, что знает о них с Александром, за исключением того последнего разговора три года тому назад. Элейн шагнула к нему, опасаясь, что он прогонит ее и быстро заговорила:
– Роберт увез нашу малютку, и я за нее боюсь. – Она уже не могла остановиться. – Вы должны мне помочь. Пожалуйста, помогите. – Ее глаза наполнились слезами. – Девочка не знает его. Он был пьян. Он чуть не убил няню…
Забыв о том, что кругом люди, она поймала его руку и упала перед ним на колени.
– Умоляю, помогите мне. Умоляю.
Генрих с неудовольствием смотрел на нее:
– Но ведь малютка – его дочь.
– Девочка даже не знает своего отца.
– Такое часто случается.
– Но, сир, согласитесь, отцы не часто похищают своих детей, даже не позаботившись о том, чтобы у ребенка была няня!
– Но для чего это ему? – недоуменно спросил Генрих. Он попытался освободить свою руку из рук Элейн.
– Потому что он знал, что это ранит меня. Он всегда наслаждался, мучая меня…
Не выдержав ее взгляда, король отвел глаза.
– Хорошо, я пошлю за ним, – пробормотал он. – И вызову тебя, когда мы найдем ребенка.
Король смотрел ей в спину, когда она шла по залу к дверям. А раньше она была красавицей, эта его племянница, и такая горячая, живая. И куда делась ее любовь к жизни? Он уже давно не упрекал себя за то, что выдал ее замуж за де Куинси только для того, чтобы проучить эту старую лису, ее отца. Но в тот момент, глядя ей вслед, он снова почувствовал угрызения совести.
– Распорядись, чтобы Роберт де Куинси был немедленно разыскан, а его дочь возвращена матери, – прогремел он, повернувшись к секретарю.
Но Роберт де Куинси куда-то исчез, а с ним исчезла Джоанна.
Изабелла сидела за шитьем на солнышке в саду, когда пришла монахиня и пригласила ее пройти с ней в покои настоятельницы. Изабелла похудела и побледнела, глаза ее выражали бесконечную скуку. Ее раскаяния и ужаса перед карой Божией, равно как и у других монахинь, хватило всего на несколько месяцев. Но землетрясение начало забываться, монастырь вернулся к обычной жизни, конец света не наступил, Изабелла забыла и думать о благочестии.
Она опять принялась писать письма: королю, своим родственникам из семейства де Броуз, племянникам в Уэльс. Во всех ее длинных письмах содержались жалобы и мольбы забрать ее из монастыря. Она ненавидела монастырь. Как и другие богатые женщины, жившие в монастыре и, подобно ей, по той или иной причине отвергнутые обществом, она вновь завела служанок; ее ряса была из тончайшего шелка, ела она самую изысканную пищу, и в большом количестве, пренебрегая постами, а к каждой трапезе ей подавали лучшие вина. И все же она была узницей. Ей не разрешалось покидать стены монастыря. Мать настоятельница Фландрина умерла два года назад, и ее сменила высокая изящная Эмма Блоуэт, женщина умная и искренняя. Она с глубоким состраданием относилась к насильственному постригу Изабеллы, хотя та вряд ли это понимала. Она вошла к настоятельнице с угрюмым видом, решив, что та сейчас возложит на нее епитимью за какое-нибудь мелкое прегрешение.
