Сидя на диване в гостиной, Роберт смотрел в пространство перед собой и молчал. Он даже не мог плакать, и только изредка с губ его слетал глухой, мучительный стон. Казалось, он даже не замечал ничего кругом и едва заметно вздрогнул, когда Джон, не в силах и дальше выносить молчание, спросил негромко:
— Может, принести тебе что-нибудь?
Что, собственно, он может принести другу, он понятия не имел. Джон вообще был не особенно опытен в подобных делах и от души жалел, что отпустил Паскаль. Она бы сумела найти нужные слова; быть может, ей удалось бы даже уговорить Роберта поесть или хотя бы выпить кофе. Вместе с тем что-то подсказывало Джону, что сейчас Роберту не хотелось видеть ни Паскаль, ни Диану. Разумнее всего было, пожалуй, оставить его одного, и лишь беспокойство за друга не позволяло Джону уйти.
Как ни странно, Роберт не только расслышал вопрос, но и ответил на него.
— Нет, спасибо, мне ничего не нужно, — негромко проговорил он и снова надолго замолчал. И снова Джон чувствовал себя как на иголках, не зная, уйти ему или остаться. В конце концов он все-таки принес другу стакан воды и поставил прямо перед ним на журнальный столик, но Роберт никак не отреагировал. Казалось, он его даже не видел.
Так прошло еще полчаса. Наконец Роберт откинулся на спинку дивана и, закрыв глаза, заговорил глухим голосом:
— Я всегда думал, что умру первым. Энн была моложе и… Она всегда казалась мне такой сильной. Мне и в голову не могло прийти, что я ее потеряю.
На протяжении всех трех дней дети, друзья и просто знакомые — все как один твердили ему, что на самом деле душа Энн не умерла, что она останется с ним, пока они вновь не соединятся на небесах, но для него это были просто слова. Роберт знал только одно: он никогда больше не увидит Энн, не услышит ее голоса, не прижмет ее к себе… Это в его понимании и называлось потерять.
— Что же мне теперь делать? — внезапно спросил он и, открыв глаза, посмотрел на Джона в упор. Роберт действительно не представлял, как ему жить дальше, как быть, что делать. После тридцати восьми лет супружества Энн стала для него больше чем женой — она была частью его души, которой он теперь лишился.
Я думаю, со временем… со временем ты как-то с этим справишься, преодолеешь, — неуверенно ответил Джон, которого этот вопрос застиг врасплох. — Ничего другого тебе просто не остается. И тогда однажды ты снова почувствуешь себя живым человеком. Не таким, быть может, как раньше, но… Ты должен жить дальше, Робби, ведь у тебя остались дети, внуки, друзья, которые тебя любят. Большинство людей, в конце концов, преодолевают это, и… Нет, я не хочу сказать, что они забывают, но… Просто их потери не мешают им жить. — Джону не хотелось говорить Роберту, что он может найти себе другую женщину. Это было бы бестактно, и Джон смолчал, хотя слова эти так и вертелись у него на языке. Почему нет, в конце концов? Ведь его друг был совсем еще не стар, да и выглядел он — дай бог каждому так выглядеть в шестьдесят три! Впрочем, даже если Энн и суждено навсегда остаться в его жизни единственной женщиной и единственной любовью, Роберт все равно должен был жить дальше. Его-то жизнь не закончилась… Главное, рассуждал Джон, выдержать первые, самые тяжелые дни и недели, чтобы боль от потери не убила Роберта, как это бывает при любой тяжелой травме, и физической, и моральной. Потом рана начнет потихоньку затягиваться, заботы и дела снова обступят Роберта, и он снова вовлечется в водоворот жизни, в которой рядом с ним уже не будет Энн. Дай бог ему пройти этот путь мужественно и стойко.
— Пожалуй, мне придется теперь уйти в отставку, — сказал Роберт. — Не представляю, как я смогу работать без нее.
Он не представлял, как он будет жить без нее. Энн была смыслом его существования, осью, вокруг которой вращался его мир.
— Я бы на твоем месте не стал спешить, — мудро заметил Джон. — Подожди, пока эмоции немного улягутся, а боль притупится, а там уж будешь решать.
На самом деле ему казалось, что работа просто необходима Роберту — только работа могла бы хоть немного отвлечь его от мрачных размышлений. В противном случае он мог впасть в тоску, отчаяние, а там и до беды недалеко. Сам Джон знал несколько случаев, когда переживший супруг, не в силах вынести тоски и одиночества, накладывал на себя руки.
— Я хотел бы продать эту квартиру, — неожиданно сказал Роберт. — Как я буду жить здесь без нее?
Его глаза снова наполнились слезами, и Джон поспешил кивнуть.
— А вот это правильно. Перемена обстановки будет тебе полезна. Кстати, пока квартира продается, можешь пожить у нас. Переселяйся хоть завтра — ты нас нисколько не стеснишь.
На самом деле он надеялся, что, пока Роберт будет жить у них, он придет в себя и раздумает продавать квартиру. Или, по крайней мере, сделает это не сгоряча, под влиянием минуты, а осознанно. Ему было невдомек, что на самом деле Роберту вовсе не хочется продавать квартиру. Не только ее обстановка, но и самый воздух здесь напоминал ему об Энн, а Роберт слишком дорожил этими воспоминаниями, ибо это было единственное, что у него осталось. В них он черпал горько-сладкое утешение, не подозревая, что это — самый быстрый и верный способ сойти с ума. К счастью, это понимали его друзья. Паскаль и Диана уже договорились с Амандой, что в самое ближайшее время они разберут вещи Энн и сдадут часть на хранение, а часть отправят в благотворительный магазин Армии спасения. Но когда Роберт об этом узнал, он воспротивился этому самым решительным образом, заявив, что не желает, чтобы они что-нибудь трогали. Здесь все должно остаться так, как было при ней, сказал он, и Паскаль и Диане пришлось уступить.
И действительно, ему было приятно видеть на стуле купальный халат Энн, видеть ее белье в шкафу, зубную щетку в стакане в ванной, ее кофейную чашку на полке в кухне. Глядя на эти дорогие его сердцу вещи, Роберт воображал, будто Энн не умерла, а просто куда-то ненадолго вышла. Но она вернется, уговаривал он себя, обязательно вернется, надо только немного подождать.
Эти симптомы казались его друзьям достаточно серьезными, но, посоветовавшись, они решили, что волноваться еще рано. Роберт всегда был трезвомыслящим человеком, и это позволяло им надеяться, что рано или поздно он сумеет взглянуть в лицо реальности и понять: Энн ушла навсегда.
В день похорон Джон просидел с Робертом до самого вечера. Почти все время они молчали; когда же в комнате стало настолько темно, что очертания окружающих предметов совершенно растаяли во мраке, Роберт наконец задремал прямо на диване. Оставлять его Джону не хотелось, и он лишь уложил друга поудобнее и укрыл теплым пледом, а сам перебрался в кабинет Роберта, где снял с полки несколько книг.
В десять часов вечера он снова заглянул в гостиную и, убедившись, что Роберт крепко спит, позвонил Моррисонам и попросил позвать к телефону Паскаль.
— Я все еще здесь, — сообщил он. — Слава богу, Роберт наконец уснул, но я боюсь оставлять его одного — слишком сильный стресс он пережил. Как ты считаешь, что мне теперь делать?
Во всем, что касалось чувств, Джон привык полагаться на мнение Паскаль, поэтому и просил ее совета.
— Я думаю, тебе придется заночевать у него, — немедленно ответила она. — Только ради всего святого — не разбуди его! Хочешь, я привезу вам что-нибудь поесть?
— Мне кажется, у него должны быть какие-то продукты… — с сомнением пробормотал Джон. Он не был в этом уверен, а заглянуть в холодильник не догадался.
— Я привезу сандвичи и бульон, — твердо сказала Паскаль. — Только сначала заеду домой.
— Хорошо, — тут же согласился Джон. В эту минуту Джону и в голову не пришло иронизировать по поводу кулинарных способностей Паскаль. Смерть Энн напомнила всем, кто ее знал, как драгоценны жизнь, дружба и любовь. Даже Джон, который был, пожалуй, самым толстокожим из всей компании, начал постигать и чувствовать такие тонкости, которые раньше считал «пустяками» и старался не замечать.
Паскаль приехала без четверти одиннадцать с пакетом сандвичей и термосом горячего бульона под мышкой. Роберт к этому моменту уже проснулся, но вид у него был усталый и несколько рассеянный, словно он не совсем хорошо понимал, где находится и что с ним случилось. И все же сон пошел ему на пользу. Он практически не спал с трагической пятницы и почти ничего не ел, однако ни бутерброды, ни куриный бульон не пробудили в нем аппетита. Равнодушно оглядев накрытый на кухне стол, он сказал, что ничего не хочет, хотя и Паскаль, и Джону было отлично видно: за прошедшие дни он осунулся и выглядел совершенно
