неожиданно мощное огневое противодействие их образумило. Больше мародеры не возвращались, но гарнизон не терял бдительности. В чем Андрей убедился на собственном опыте.
Герману Артуровичу и большинству его сотрудников вообще повезло. Во-первых, когда исчезло здание Дома Советов, а заодно и находившееся поблизости общежитие педагогического института, тоже послевоенной постройки, в музее был санитарный день, посетителей не пускали, а персонал весь был на работе.
Шок, разумеется, имел место, но общей паники удалось избежать.
Само же полуторастолетнее здание, в целом (как я правильно сообразил) трехэтажное, но сзади имевшее еще три дополнительных цокольных этажа, выстроенное разомкнутым с восточной стороны квадратом, вполне годилось в качестве крепости. Занимавшее целый квартал, с двухметровыми стенами, забранными прочными решетками окнами, подвалами в несколько ярусов (строилось как Торговые ряды богатым местным купечеством по образцу ГУМа, но чуть поскромнее), внутренним двором, трехметровой, тоже каменной, оградой и весьма солидными воротами. Танк проломит, конечно, а с налету не возьмешь. Здесь, в сравнительной безопасности, можно разобраться в происходящем и пересидеть смутное время.
Гарнизон составили около полусотни научных сотрудников, смотрителей, шоферов, слесарей, электриков и плотников, да еще было несколько студентов исторического факультета, помогавших монтировать очередную выставку. Они же первые выбрались на разведку, покрутились по центру, привели с собой еще человек двадцать друзей и подруг, кого встретили поблизости.
Оружия для самообороны в фондах музея было сколько угодно, а вот насчет патронов — плохо. Точнее — почти никак. И тут молодежь нашла выход. По ту сторону ныне опустевшей площади располагались корпуса военного училища. Ребята сбегали, разыскали приятелей-курсантов, и те, пользуясь общим разбродом и беспорядком, нагрузили полный кузов бортового «уазика» ящиками с патронами. Да сами и привезли. Самых нужных, трехлинейных, образца восьмого года. Заодно договорились об огневой поддержке, если потребуется, и вообще о дружбе и взаимопомощи.
Училище представляло собой столь же старинное и прочное, как и музей, каре корпусов, более чем по сотне метров длиной каждый, с многочисленными подсобными и складскими строениями внутри, собственным стадионом, каштановым парком с эстрадой и танцплощадкой, куда так любили ходить студентки в поисках женихов. И все, почти без исключений, находили.
— Там тысячи полторы курсантов, солдат и офицеров. Если катаклизм больше наш район не затронет, с их помощью надеемся выжить…
Это директор объяснял мне, когда мы уже поднялись на третий этаж и через полукруглое, от пола до потолка окно в зоологическом зале я сам увидел и площадь, и мрачные стены училища, похожие на Трубецкой бастион Петропавловки, и пугающую, в свете всего услышанного, панораму центра города с зияющими прогалинами на месте бывших новостроек.
— Вон видите, там, слева, по улице Дзержинского, — указал Вайсфельд, — было Управление внутренних дел.
Я увидел. Ничего особенного не представляющий в архитектурном смысле двухэтажный дом в окружении небольших старинных особнячков. Позади него — густой не то парк, не то роща.
— Его сорок лет достраивали и перестраивали, там в итоге целый «Пентагон» получился, с семиэтажной башней в центре, а сейчас снова — гостиница Пахалова в первозданном, тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года, виде. И где теперь милиционеры, уголовные дела, оружейные склады и все прочее? — без особых эмоций, почти академическим тоном спросил директор. — А вы говорите — властные структуры!
— Так значит, предполагаете, что вас накрыло… каким примерно годом?
— Частично от тридцатого до сорокового, частично — послевоенные до пятьдесят седьмого. А если железная дорога — не мираж, так это уже между девятьсот десятым и семнадцатым. Я же здесь всю жизнь прожил, после двадцатого года все помню, каждый дом, каждый проходной двор, по фамилиям и в лицо всех тогдашних известных людей. Одно время — каждую машину по номеру и водителя по имени знал. Музеем тридцать лет заведую. В оккупации тоже был.
Кстати, — вдруг озарило его, — почему оккупация пропущена? Если б еще немцев сюда, да потом бои за освобождение — это ж вообще представить невозможно, во что город превратится…
— Значит, в расчеты не входит, — мудро заметил я.
— В чьи расчеты, о чем вы?
— Знал бы, сказал непременно. Вообще, на вашем месте я бы сразу в училище перебазировался. Там все ж крепкие ребята с оружием, и казармы, и пищеблок, и техника. Наверняка электрогенераторы свои есть, склады НЗ месяца на три, медчасть, госпиталь. Натуральный феодальный замок со всеми его функциями, если до того дойдет…
А сам подумал — вот тебе, пожалуйста, этот провинциальный музей и военное училище — прямой аналог «Валгаллы» и нашего форта. Островок стабильности и выживания в рушащемся мире. А надолго ли?
— Нет, что вы! Как же я могу все бросить? Тут же такие… такие исторические ценности. А архивы! У нас даже подлинные автографы Пушкина, Лермонтова, Одоевского, Толстого есть. Они же все здесь бывали. Вы видите, Светлана Петровна, женщина, автоматом научилась пользоваться, и никуда отсюда не уйдет, хотя ее дома тоже, кажется, больше нет. Хорошо хоть она незамужняя. А другие… Она вон там, на Северо-Западе, жила, — Герман Артурович подвел меня к противоположному окну. Как я и догадывался, здание стояло на крутом обрыве, под которым на сотню метров ниже простиралась громадная ложбина, сплошь покрытая лесом. Лишь в центре посверкивало пятно большого пруда или маленького озера. А дальше к горизонту лес вновь поднимался по склонам, неизвестно куда и на сколько десятков или сотен километров.
«Сибирь здесь, что ли? — подумал я. — Так нет, тополя и каштаны по улицам растут». Никак не получалось определить, где все-таки нахожусь. Ни один известный мне город под имеющуюся картинку не походил тем или иным параметром. Постой, постой! Пушкин, Лермонтов, Одоевский… Кисловодск, Пятигорск — нет. Орджоникидзе, бывший Владикавказ? Там горы. Краснодар — на равнине…
— Вон там, за кромкой леса, был целый большой район, построенный не так давно. И создавалась панорама чуть ли не Манхэттена. А сейчас — ничего… И что прикажете думать?
Директор махнул рукой.
Я, конечно, готов был сочувствовать всем, однако опять окружающее — только картинка, сюжет, морок. Единственная правильная позиция — вести себя спокойно и собирать информацию.
А если вдруг окажется, что застрял я здесь напрочь (нельзя исключать), тогда и начнем рефлексировать по полной программе.
— С первой минуты хочу вас спросить, уважаемый Герман Артурович, я не дурак, поверьте, и в делах определенного сорта понимаю, — каким образом вы в вашем заштатном заведении сумели накопить такое количество боевого оружия в рабочем состоянии? Что я, не видел, как поганенький именной наган местного героя революционных битв, перед тем, как поместить в витрину, сверлили с нечеловеческой яростью, и по патроннику, и даже по каморам барабана. А у вас — и «МП», и «Максимы», и прочих винтарей немерено, если вам патроны восьмого года машинами завозят… Я советскую власть изнутри знаю, сроду б она такого не допустила.
Вайсфельд снова рассмеялся тем же дробным смехом, но теперь он звучал торжествующе.
— Знаете, да не совсем. Или — московскую знаете, а местную плохо! Первые секретари крайкома — и. о. царя и бога на земле. Если себя правильно поставили. А наши умели, ох, умели. Да что говорить, если с самого сорок четвертого года один как Сталину в доверие втерся, так до безвременной кончины в восемьдесят лет серым кардиналом Политбюро пребывал. Второй едва-едва Генсеком не стал, болезнь аорты подкосила. А третий — стал! Где еще такое видано, уголочек страны самый захолустный, а — кузница кадров! Почище Днепропетровска.
Теперь наконец я понял, где оказался.
Интересный поворотик сюжета, я вам замечу!
Но виду не подал, по тому же принципу: «Ловушка, я в тебя не верю!»
— А вот эта наша коллекция оружия составилась из оружейного музея знаменитого Самурского полка,
