поднять людей, когда не знаешь, чем они дышат, что думают? Мне, пожалуй, будет трудно найти с ними общий язык хотя бы потому, что я занимался только портом, и даже с беспартийными рабочими общаюсь мало, не говоря уже о нерабочем элементе. В ту ночь, когда пропал мальчик Гиттона, мы поехали его искать с доктором Деганом. Я сначала не знал, о чем с ним говорить. Еду в машине и молчу; он говорит, говорит, а я отвечаю только — «да» и «нет». Мы в своем кругу толкуем все об одном и том же и редко касаемся вопросов, которые интересуют какого-нибудь торговца или интеллигенцию. Между тем таких вопросов немало, и они важны и для нас, хотя, на первый взгляд, не имеют прямого отношения к политике. Доктор Деган, например, говорил сначала о детях, потом перешел к гирям и штангам — видно, это его конек, — рассказывал об охоте, о медицине, об экспонатах, которые следовало бы выставить в музее Вивьен. И самое интересное: о чем бы мы с ним ни беседовали, он каждый вопрос сводил к политике и, думаю, вовсе не из вежливости, не ради меня. Когда речь зашла о тяжелой атлетике, он тут же привел в пример достижения советских гиревиков, назвал имена чемпионов, перечислил рекорды. Он, оказывается, знает все это не хуже, чем я Историю ВКП(б), — помнишь, ты мне подарила книгу? Сказать откровенно, я никогда атлетами и гиревиками не интересовался, даже советскими чемпионами. А уж на что, кажется, докеры мастаки по части тяжелой атлетики.
Полетта шутливо зажимает ему рот.
— Скажи, ты до самого утра собираешься разговаривать?
Анри мягко отводит ее руку и говорит:
— Когда думаешь о некоторых вещах, и сон пропадает. Такая охватывает радость, что, кажется, всю бы жизнь не спал. И голова такая ясная…
Да, ночь меняет все… Совершенно меняет; в том уродливом мире, в котором мы живем, человеку требуется завеса ночи и тишины, чтобы дать волю своим чувствам и мыслям.
— Ничего-то я не знаю, — вздыхает Анри. — И людей не знаю, если не считать тех, кого встречаю на собраниях. Ты хоть у мясника сталкиваешься с разными людьми, в лавках бываешь, а я… Вот что меня беспокоит. Если меня выберут, мне как раз в этом отношении будет всего труднее. Кстати, о чем толкуют у мясника?
— Ну, они скорее за…
— За кого?
— За американцев.
— Ничего, передумают, уверен, что передумают. Не может быть, чтобы не передумали. Ведь факты сильнее.
Мальчик заворочался на тюфяке, и на минуту Анри умолкает.
— А все-таки они презирают нас, — продолжает Анри. — Докеров они ни во что не ставят. А ведь именно мы сразу поняли, что происходит, и им еще поможем понять. Весьма возможно, что мне придется руководить их сопротивлением против оккупантов. Понимаешь, что это значит? А сейчас не удивительно, что у них такая путаница в голове.
Потом, без всякого перехода, Анри говорит:
— Какая ты у меня красавица! — Он нежно закидывает руку за шею Полетты и гладит ее плечо.
— Хороша красавица, вся коса разлохмачена, тебе только не видно. Потрогай сам.
— У тебя никогда не бывало, что вдруг ни с того ни с сего вспомнится какая-нибудь песенка? У меня вот сейчас вертится в голове один мотив, только никак поймать не могу: ля-ля, ля-ля-ля, ля-ля.
Анри рассеянно перебирает волосы Полетты.
— Сам не знаю, почему эту песню вспомнил, а не какую-нибудь другую.
— А я знаю, почему. Потому, что в ней говорится:
— Нет, не потому. Я и не думаю о таких вещах. Мне ничто не грозит.
— А там, помнишь, какие еще строчки есть?
— Да, это больше подходит.
Анри прикрывает ладонью веки жены.
— Не открывай минуточку глаза. Вообрази, что здесь у нас все, как там. Мы с тобой живем, как тамошние рабочие, — в большом доме с центральным отоплением и прочими удобствами, у нас светлая комната. Дети спят каждый в своей кроватке. Я, конечно, был бы стахановец, потому что там, должно быть, есть и докеры-стахановцы. Всего у нас с тобой вдоволь. Кончили работать, скажем, в шесть часов. И никаких у нас с тобой больше забот нет. Детишки чистенькие, умытые, резвятся в сухой и теплой комнате, игрушек у них уйма, и присматривают-за малышами товарищи воспитательницы, все в белых халатах. Мы с тобой решили прогуляться под ручку, совсем как влюбленные. А потом заглянули в клуб на площади: где теперь отель «Модерн» — там будет наш клуб. А в нем библиотека, много книг, и все хорошие; есть в клубе и шахматы, и шашки, и карты — и, конечно, радио, телевизор, разные пластинки, все что душе угодно, даже небольшой зал для демонстрации кинофильмов и для театральных постановок. И мы проведем вечер в тысячу раз веселее и лучше, чем всякие там богачи. Возвращаемся домой обнявшись. Верно, Полетта? У меня даже слезы на глазах выступают, так хорошо об этом думать. Как будто я смотрю советский фильм: когда появляются на экране счастливые, смеющиеся лица наших советских товарищей, у меня глаза затуманиваются от слез. Знаешь, что я тогда делаю? Сожму изо всех сил кулаки, чтобы совладать с собой… Потом мы заходим за ребятишками — детский сад в первом этаже того большого дома, где мы живем. Берем их на руки, они уже сонные-сонные, особенно наша Ненетта, она всегда сразу засыпает. Несем их домой, укладываем в постельки. И нам уже пора спать. Вот мы вместе, вдвоем, и нет этих вечных забот. И мы думаем только друг о друге. Верно ведь? Думаем о своем… Верно, Полетта?
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Особняк «господина Эрнеста»
Да, старика, по его любимому выражению, на мякине не проведешь, никто не посмеет сказать, что он не догадался. Как только он в первый раз заметил, что какие-то подозрительные типы расставляют вешки и смотрят в свою трубку, он тотчас решил пуститься на разведки и объявил супруге:
— Тут дело нечисто. Они что-то затевают. Только бы не…
Пришельцы были еще далеко на пустыре, они смешно приседали около своей астролябии, переставляли ее то ближе, то дальше, а вокруг теснились и глазели мальчишки.
Господин Эрнест подошел поближе, но не сразу смешался с толпой ребятишек, сперва подкрутил пышные седые усы и с самым непринужденным видом начал вполголоса напевать: «бум-бум-бум».
— Стало быть, мерите? — спросил он.
Те взглянули на него и ничего не ответили — будто сам не видишь, что мерим. Мальчишки многозначительно переглянулись, подталкивая друг друга локтями. А ну, посмотрим, скажут они что-нибудь этому старику или нет. Он, гляди, какой важный, должно быть, генерал в отставке. Господин Эрнест молча проследил, в каком направлении идут вешки, несколько минут смотрел, как землемеры дергались, словно
