— Что это вам вздумалось шутить? — закричал Дюкен. — И что вы на меня так смотрите?
— Я просто думаю о вашей вилле, которую вам не удалось сдать, и о том, кто же из нас позорит другого.
Господин Дюкен резким жестом выхватил из кармана газету и стал трясти ею в воздухе, пока она не развернулась, — он как бы желал показать, что не намерен лишний раз прикасаться к этому листку.
— Вот вам ответ, смотрите! Любой может прочесть здесь, в их проклятой газете… К счастью, она выходит только раз в неделю. Тут все напечатано, все, что вы говорили на суде, все, что они вас заставили говорить.
— Пусть читают все, кому угодно, — спокойно произнесла Элен. — В чем тут бесчестье?
— Слушайте!
И муж прочел вслух с соответствующей мимикой и жестикуляцией то место в отчете о судебном заседании, где говорилось о ней. Когда он кончил, Элен сказала:
— Все это правда. Я как раз это действительно и говорила.
— Но ведь вы оказались рядом чорт знает с кем! — снова закричал Дюкен, воинственно размахивая газетой.
— А почему вы полагаете, что их слова не соответствуют действительности? Ведь то, что вы прочитали сейчас, — чистая правда.
Дюкен пожал плечами.
— Благодаря вам их оправдали. Поздравляю! Если бы ваши родители были живы…
Элен смотрела, как муж злобно скомкал газету и сунул ее в карман. Ее вдруг охватило непреодолимое желание прочесть весь отчет целиком, узнать все, что написано о процессе, в котором она принимала участие. Должно быть, угадав ее мысли, муж вынул из кармана газету и швырнул ее в камин, глядя Элен прямо в глаза.
Но на следующее утро искушение вернулось с новой силой. Выйдя из дому за покупками, Элен прошла мимо газетного киоска, помещавшегося под одной из арок торговых рядов. К несчастью, у киоска всегда людно — подбежит один, швырнет монету, и тут же другой занимает его место. Продавщица ни на секунду не остается одна. У Элен захватило дыхание. Дожила до шестидесяти лет и ни разу сама не купила газету. Все, например, знают, сколько стоит та или иная газета, молча кладут деньги и уходят. А вдруг кто-нибудь услышит, что она спрашивает именно эту газету… Что подумает сама продавщица? Она, должно быть, знает Элен в лицо. К киоску подошел какой-то пожилой господин из старого города. Элен повернулась к витрине посудного магазина и стала разглядывать фарфоровые чашки. Когда старичок удалился, Элен бросилась к киоску. Но дорогу ей пересек какой-то мужчина, незаметно подъехавший на велосипеде. Элен отошла в сторону и довольно неловко сделала вид, что дожидается кого-то. Лишь только велосипедист отъехал, она подбежала к киоску и торопливо попросила:
— Дайте, пожалуйста, «Кри»… Сколько?
— Десять франков.
Элен взяла газету, сложила ее пополам, затем еще раз пополам, засунула в сумочку — и хорошо, что успела отойти! Она увидела знакомого. Мадам Дюкен решила прочесть газету в постели, как читала когда-то украдкой романы в монастырском пансионе, где она училась два года, с пятнадцати до семнадцати лет. И как нарочно, хотя на дворе стоит декабрь, день выдался такой солнечный, ясный, что чувствуешь себя молодой…
Только что Элен пришла домой, как явилась ее сестра Бертранда. Что ж это, теперь и часу нельзя прожить без того, чтобы кто-нибудь не заговорил об американцах, по улице нельзя пройти, чтобы не увидеть их! Бертранда пришла за помощью. У Габриэля большие связи, и если он похлопочет, возможно, ему удастся спасти их землю и ферму от захвата американцами. Особенно жалко ферму. По мнению Бертранды, добиться этого было не трудно, так как во всей деревне только и оказалась под угрозой их ферма. Неужели не могут обойтись без их участка? Ведь в нем всего нисколько сот квадратных метров. Даже нацисты довольствовались аэродромом меньших размеров. Дюкена не было дома. Элен обещала поговорить с мужем.
Когда Бертранда ушла с заплаканными глазами, сжимая в руке скомканный мокрый платочек, сразу же у подъезда позвонила мадам Деган, жена доктора. Элен немного знала чету Деганов, хотя они редко посещали салоны старого города. Сам доктор слыл большим оригиналом. Подлинной его страстью была тяжелая атлетика. Он состоял председателем в местном обществе гиревиков. Но люди они были приятные, И у них охотно собирались. Мадам Деган довольно сумбурно объяснила причину своего визита. На ее счастье, господина Дюкена не оказалось дома. Под его взглядом она вряд ли сумела бы связать хоть одну членораздельную фразу; даже без него она была так смущена, что с трудом подбирала слово к слову, как нанизывают бусинки. Поэтому без лишних объяснений гостья открыла сумочку и вынула оттуда лист бумаги. Это было письмо на двух страницах, адресованное ко всем депутатам, генеральным и муниципальным советникам. Письмо подписали человек двадцать пять, и, по крайней мере, десяток из них Элен знала лично. Всё это были люди почтенные, известные в городе. Доктор Анжель; г-н Моро, бывший член высшего совета железных дорог — так он подписался; г-н Дюмон, пастор; г-жа Назеро, верующая, католичка, жена офицера торгового флота (Вот как!); мадам Франс, медицинская сестра; мадмуазель Гарнье, преподавательница классической гимназии; доктор Деган, который, конечно, поставил свой второй титул — вице-председатель французского общества любителей тяжелой атлетики; г-н Портье, бывший бранд-майор; г-н Гастон Девиль, контролер почтово-телеграфного ведомства, член Комитета освобождения; г-н Жовеньо (Помилуйте, да это знакомый господина Дюкена, лоцман торгового флота!); г-жа Ружо, бывшая учительница; г-н Ланфан, инженер; доктор Абелен, ученый-естественник; г-н Лаверье, исполняющий должность директора филиала акционерного общества Лилль-Боньер; г-н Жеводан, сборщик налогов, участник войны 1914–1918 годов; г-н Шарье, верующий, католик, смотритель больницы, бывший военнопленный в войну 1914–1918 годов; г-н Мажер, механик второй статьи, офицер торгового флота; г-н Лале-Герик, преподаватель, участник Сопротивления; г-н Монтан, инженер; г-н Гранжон, землевладелец (Смотрите-ка, муж моей сестры, вы ее знаете, она только что была у меня, она вам не встретилась?).
— К ним ездил мой муж…
— …Г-н Кан, домовладелец; мадам Ренар, медицинская сестра; г-н Демарк, инвалид, кавалер ордена Почетного легиона; г-н Бурнонвиль, владелец ремонтной мастерской.
Эти люди написали много справедливого:
«Наше обращение, — гласило письмо, — продиктовано стремлением уберечь население города от ужасов новой войны и от опасностей, которые угрожают нам, особенно ввиду местоположения нашего города, ибо ход событий вызывает естественное чувство тревоги». Затем приводились факты, которые «позволяют думать, что, в конечном счете, наш крупный торговый порт решено использовать для целей, не имеющих ничего общего с мирной торговлей.
1. В конце декабря 1949 года комиссия, возглавляемая американскими офицерами, осмотрела наши портовые сооружения, ссылаясь на распоряжение штаба атлантической армии в Фонтенбло.
2. В ходе недавнего процесса, происходившего в нашем городе, суд установил, что на базе подводных лодок работают нацистские офицеры.
3. В этом месяце в порт доставили три крана с маркой US Navy[10], которые, по мнению компетентных лиц, могут предназначаться лишь для разгрузки военных материалов большого веса.
4. В течение двух последних месяцев американские войска и офицеры прочно водворились в нашем городе.
Вы, конечно, ясно сознаете, что население нашего города не может оставаться безразличным перед лицом этих фактов.
В случае конфликта наш город станет стратегическим объектом и, несомненно, подвергнется бомбежке с самолетов воюющих сторон. Если принять во внимание, что одна атомная бомба уничтожила более 150 тысяч мужчин, женщин и детей, что такие города, как Хиросима и Нагасаки, были разрушены дотла, мы имеем право думать, что после налета бомбардировщиков от нашего города не останется камня на камне.
В этих условиях каждый здравомыслящий человек вправе спросить себя: соответствует ли интересам нашего города, нашего населения превращение порта в военную базу?
