— Я пил. Надо дела делать.
— Это точно, братец мой. Это справедливые твои слова. Ну, погоди, шапку сейчас ухвачу, поедем стога смотреть. Будто бы, на мой взгляд, нет урону. Эй, Акуля!
Приглуши покамест самовар, может, Арефий подъедет.
И они вдвоем на Николаевых дрожках отправились смотреть стога.
Тем временем действительно приехал Арефий Сукновал, пришел с реки Иван Федотыч, — Акулина собрала им чай, и они, медленно потягивая красноватую жидкость из блюдечек, беседовали о возвышенных предметах. Возвратившись из степи, убедившись затем, что в низовом лесу стоит еще вода и осматривать его невозможно, Николай вспомнил наказ отца не засиживаться у Агафокла, но сильнейшее желание посмотреть на Арефия, послушать его разговор с Иваном Федотычем и — что греха таить — перемолвиться о том о сем с Акулиной, которую он видел только мельком, сейчас же подсказало ему, что перед отцом можно оправдаться вот чем: ловили-де рыбу с Иваном Федотычем, и потому случилось промедление. Николай знал, что, когда сошлется на Ивана Федотыча, отец не будет сердиться. Поставивши под сарай лошадь, рядом с буланкой Арефия, Николай и Агафокл вошли в избу. Это была чистая, выбеленная горенка с голландскою печью, с твердо утоптанным глиняным полом, светлая, веселая и уютная. За самоваром сидел и наливал чай Иван Федотыч, напротив него — черноволосый худощавый мужик с живыми, необычайно серьезными и блестящими глазами. Между ними помещался мальчик лет десяти, в ловко сидящем кафтанчике из грубого крестьянского сукна, с вышитым воротом льняной рубашке, остриженный в кружок, такой же черноволосый, как и Арефий, и с такими же живыми, но еще с детским выражением, глазами. Это был сынишка Арефия. Акулина с степенным лицом слушала, сидя у печки, и проворно щелкала орехи.
Приход Николая с Агафоклом на минуту прервал разговор, но мало смутил беседующих. Только Арефий вопросительно вскинул глазами на Николая да с снисходительною, торопливою усмешкой пожал руку Агафоклу, Иван Федотыч нашел, однако же, нужным сказать, кивнув в сторону Николая:
— Это сынок управителя нашего. Ничего, артельный парень, свой. Присаживайся, Николай Мартиныч, — и тотчас же перешел к тому, что было прервано: — Но в таком разе как же ты, Арефий Кузьмич, понимаешь о аде?
Арефий тряхнул волосами, отставил блюдечко с горячим чаем и только что хотел отвечать, как Агафокл, усевшийся за стол рядом с Николаем и напрасно старавшийся придать серьезность своим плутовски смеющимся глазам, сказал Николаю:
— Друг бесценный, с молочком не желаешь ли?
Николаю сделалось стыдно, что в присутствии таких
людей Агафокл заговорил о молоке.
— Что ты, — сказал он, отмахнувшись, — чай, я не Агей.
Данилыч!
— Ах, братец мой, опять забыл… Грехи!
Лицо Арефия внезапно дрогнуло, и около рта пробежала неприятная нервная судорога. Он насмешливо взглянул на Николая и сказал:
— Аи взаправду, Агафокл Иваныч, дай-ка молочка.
Этак-то будет посытнее.
Агафокл радостно засуетился:
— Вот это так, друг любезный, вот это по-нашенски!
Краля, волоки-ка горшочек утрешничка!
Акулина принесла молоко и поставила на стол, Арефий с каким-то вызывающим видом зачерпнул ложкой, налил себе и сыну.
— Отец, для канпании! — с неистовым восторгом крикнул Агафокл, обращаясь к Ивану Федотычу, и с ужимками, ухмыляясь, подмигивая, налил себе полные две ложки.
— Я не потребляю, — спокойно сказал Иван Федотыч и на вопросительный взгляд Арефия добавил: — греха в этом не вижу, но не потребляю.
— Как же не грех, когда великий пост? — выговорил Николай, оскорбленный не столько тем, что нарушался великий пост, сколько насмешливым взглядом Арефия и тем вызывающим видом, с которым он зачерпнул молоко.
— Плохо закон знаешь, плохо Святое писание знаешь, — возбужденно сказал Арефий и, уставив перед собой глаза, как будто смотря в развернутую книгу, начал ссылаться на тексты. И задорно крикнул: — Ведь прямо сказано, чего ж мы еще хитрить будем?
— Может, и яишенку в таком разе, алмаз ты мой драгоценный? — вкрадчиво спросил Агафокл, так и подергиваясь от внутреннего смеха, и тотчас же приказал Акулине: — Сударушка! Смастери-ка яишенку для дорогих гостей.
— Это довольно странно, как ты понимаешь про посты! — высокомерно сказал Николай. — Эдак ты придумаешь, что и в церковь не надо ходить?
— Не токмо в церковь, в Ерусалим, пожалуй, ходи.
А сам срамись по всякий час, блуди, враждуй, с нищего последнюю рубаху сымай… Аль не читал: «Настанет время и настало уже, когда истинные поклонники будут поклоняться отцу в духе и истине, ибо таких поклонников отец ищет себе»?
— Это где же такое сказано? — с насмешкою спросил Николай, никогда не читавший Евангелия и знавший только краткую священную историю Ветхого и Нового завета.
Арефий быстро взглянул на него, и вдруг суровое и возбужденное выражение пропало с его лица, по губам пробежала улыбка.
— Сказано, паренек, сказано, — ответил он, понявши невежество и слабость противника, и, круто повернувшись к Ивану Федотычу, он заговорил обыкновенным своим голосом: — Касательно адовых мук, Иван Федотыч, я рассуждаю точь-в-точь как Исаак Сирин проповедовал: гееннское мучение есть раскаяние. Прочитай-кось слово восемьдесят девятое и девяностое. Али еще ловчей сказано в восемнадцатом слове. Очень мудро! — и Арефий проговорил множество цитат. — А то и так еще полагаю: не иначе как будет срок… геенне, тоись. Адовы муки никак не вечны, не может того быть, — и поспешно добавил: — умствую так, не подумай, что самовольно, Иван Федотыч… Все из Писания, все из книг!
Иван Федотыч вдумчиво посмотрел на него.
— Все на книги ссылаешься… Ах, душенька, сколь это обоюдоостро, — проговорил он как бы сам с собою и громко сказал: — Коли уж ссылаться, спрошу у тебя, Арефий Кузьмич: аль не знаешь, какая была ересь Оригена, прозванного Адамантовым?
— А какая?
— Вот то же, что и ты говоришь… насчет срока-то.
И на пятом вселенском соборе святые отцы так постановили: кто говорит или думает, что наказание демонов и нечестивых людей временно и что после некоторого времени оно будет иметь конец или что будет после восстановление демонов и нечестивых людей, да будет анафема.
— Вот так фунт, Арефий Кузьмич! — с величайшим удовольствием воскликнул Агафокл и даже привскочил.
Арефий тряхнул волосами, хотел улыбнуться, но не выдержал и рассердился.
— Я вселенским соборам не верю, соборных постановлений не принимаю! — крикнул он. — Как сказано в первом Послании Ивана, глава четвертая, стих шестнадцатый?
Бог есть любовь, вот как сказано! Смотри у Павла первое Послание к Коринфянам, глава тринадцатая, от четвертого до восьмого стиха. Апостол оченно тонко вникает в эфто дело. И смотри, что написано: любовь все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. А ты мне анафему сулишь.
— Не в том смысле, Арефий Кузьмич, — тихо, улыбаясь, сказал Иван Федотыч. — Что апостол Павел о любви говорит, это, душенька, великие слова, — и задумчиво повторил, видимо куда-то далеко улетая мыслями: — да, да…
всего надеется, всего…
— А вот, господа честные, и яишенка! — вскрикнул Агафокл, вскакивая навстречу Акулине.
Однако почти вся сковорода целиком досталась Агафоклу. Иван Федотыч опять сказал: «Греха в этом
