прерогативы.
— Хе, хе, хе… руки за лопатки и марш без излишнего разговору, — вымолвил Исай Исаич с тою же целью переменить предмет беседы.
— Именно — за лопатки, именно — без лишнего разговору, — повторил исправник, по привычке соглашаясь с тем, что казалось говорившему метким и остроумным, и с виноватым видом обратился к молодому человеку: — Нельзя-с, Филипп Филиппыч; живи не так, как хочется, а как судьба велит. А затем, смею доложить, всякое место можно облагородить. — Он с достоинством тряхнул своими жгутами. — Прежде взятки брали, а я уклоняюсь от этой мерзости; прежде дрались, а я же вот третий год исправником и, благодарю моего бога, ни разу рук не пачкал.
Я, батенька, понимаю молодежь… во многом сочувствую, да! Был и сам молод, и всякие там идеи… с благодарностью вспоминаю, батенька! Но вот третий год исправником и горжусь, что облагородил. Это, осмелюсь вам доложить, прогресс!
— Прогресс-то прогресс, — посмеиваясь и толкая под столом молодого человека, сказал Косьма Василович, — но ежели я, так сказать, распущу прокламацию насчет эдак социального переворота, ты ведь, пожалуй, не усумнишься в кутузку меня ввергнуть, а?
— Ну, уж нельзя, батенька, — служба! И рад бы, да не могу! Тут, брат, инструкция, циркуляры, строгости…
Тут именно ничего не поделаешь. Уж это извини. Скручу, ввергну, не посмотрю, что приятель. Я, батенька, присягу принимал. — Вдруг Сергею Сергеичу представилось что-то смешное, он опять развеселился и захохотал:
— Знаете Мастакова? Ведь дурак? Уважаю наших помещиков, но про него всегда скажу, что дурак. Смотрю, что это мой помощник на себя не похож?.. Эдакую таинственность напустил, шепчется с приставом второго стана, в уезд зачем-то отпросился — пропадал три дня. Что, говорю, батенька, волнуетесь? Ну, наконец признался. Мастаков, изволите ли видеть, с мужиками там не ладит, вообще дурак, недоволен эмансипацией. Ну, и какие-то там глупости… При народе… дерзкие слова… одним словом, вздор! Он, говорит, нигилист, непременно надо, говорит, у него выемку сделать.
Это у нас-то, в эдаком-то медвежьем углу нигилистов разыскал… ха, ха, ха! Ну, говорю, батенька, извините меня, но подите проспитесь — и, признаюсь, рассердился: если, говорю, вам угодно карьеру себе сделать, то это еще не причина ретрограда и дурака в государственного преступника превращать!
Все смеялись, один только молодой человек с прыщами. хранил на своем лице загадочное и пренебрежительное выражение. Анна Евдокимовна подумала, что ему скучно, и с своею притворно- любезной улыбкой спросила:
— Когда же вы предполагаете поступить, Филипп Филиппыч?
— Зоологию теперь прохожу. Кажется, в августе начну держать экзамены.
— Третий год уж слышу: кажется, в августе начну держать экзамены, — прошептал исправник Косьме Васильичу и прыснул, закрываясь салфеткой. Молодой человек побагровел. — Извините, Анна Евдокимовна, — сказал исправник, давясь от усилия сдержать смех, — поперхнулся сухарем.
— Ничего, Сергей Сергеич, запейте чаем, пройдет, — тонко и уж непритворно улыбаясь, ответила Анна Евдокимовна и еще с более преувеличенною внимательностью спросила: — Но с какими же пособиями… зоологию?
Молодой человек пожал плечами.
— Что ж поделаешь!.. Говорил папа выписать некоторые препараты, — не хочет. Приходится патриархальным способом — лягушек режу.
— Да? Но какие надо способности?
Молодой человек сделал вид, что это ему ничего не стоит.
— А я слышал: у лягушки, наподобие как у человека, невры есть, — вмешался Исай Исаич, — тронешь ее, она и пошевелит неврой, тронешь — и шевельнет.
Все засмеялись.
— Ты слышал звон, да не знаешь, где он, — покровительственно сказал Косьма Васильич. — По лягушкам изучают, так сказать, рефлексы: профессор Сеченов обдумал.
— А шут их… — сказал Исай, отмахиваясь рукою. — Вот хочу Алешку своего за границу отправить. Пущай у немцев ума набирается.
— А что ж гимназия? — спросила Анна Евдокимовна.
— Ну уж нет, сударыня, — вдруг рассердившись, скаЗал Исай Исаич, — я Алешку коверкать не намерен. Прошел четыре класса, — шабаш, будя! Помилуйте, скажите:
я — коммерческое лицо, фирма, поставляю сало в Лондон и вдруг должбн с комиссионерами вожжаться!.. Почему с комиссионерами? Потому родной сын на латынь да на греческий, а что нужно по торговому делу — ни в зуб. Нет, пущай к немцам едет.
Все с живейшим согласием побранили классицизм и поскорбели о том, что все-таки придется отдавать сыновей в классические гимназии. Особенно кипятился исправник.
— Некуда-с! — кричал он. — Единственная карьера, единственный путь для молодого человека!
— Хорошо вам с таким состоянием, Исай Исаич, — завистливо сказала Анна Евдокимовна.
— И, сударыня, какое же наше состояние! У вас, по крайности, вечность, неотъемлемое, в роды и роды, а мы нынче здесь, а завтра — где будет угодно его графскому сиятельству.
— Ха, ха, ха! Каков? Сиротой прикидывается!..
А сколько у тебя, у сироты, земли графской в аренде? — воскликнул исправник, подмигивая слушателям.
— Хе, хе, хе!.. Да, признаться, побольше трех десятков тыщ.
— Не угодно ли!.. А бычков много ли отгуливаешь?
— Пять-шесть тыщ переводим в год.
— Не угодно ли!.. Ха, ха, ха… А овечек, сиротинушка, сколько «тыщ» переводите?
— Десятка три-четыре… Хе, хе, хе… Ну уж и насмешник вы, Сергей Сергеич!
Но Сергей Сергеич пришел в неописанный восторг, вскочил со стула и с хохотом, с криком топтался около Анны Евдокимовны.
— Нет, можете вообразить, каков! Именно — сирота!..
Именно — казанская сирота!.. Полтораста тысяч дохода, истину вам говорю — полтораста тысяч. Ха, ха, ха! Смотрите ж на него, — ну, похож ли? Ну, похож ли на миллионера?. Ха, ха, ха!
На подтянутых сухих щеках Анны Евдокимовны проступили малиновые пятна, ее губы начали вытягиваться в ниточку, глаза на одно мгновение остро и злобно впились в Косьму Васильича. Тот завертелся на стуле.
— Женщин обыкновенно не имеют привычки слушаться, Сергей Сергеич, — с ударением на особых словах сказала Анна Евдокимовна, — женщины — ретроградны, женщины — мелочны, наконец, женщины стесняют свободу, то есть мешают некоторым про-грес-сив-ным… (опять острый я злобный взгляд на Косьму Васильича) поступкам. Оттого и приходится ограничиваться небольшими средствами…
И приходится калечить Володю (она кивнула на внимательно слушающего мальчика) классическим образованием.
— Аннет! Неловко… — умоляющим полушепотом сказал Косьма Васильич, показывая глазами на Володю.
Анна Евдокимовна вмиг собрала в порядок лицо и уже с обычною своею улыбкой продолжала:
— Рассудите, господа. Вот строится дорога. Сдаются великолепные подряды. У нас есть некоторая возможность.
Твержу Косьме: поезжай к строителю, познакомься, тебе это ничего не стоит, у нас дети, имение дает доход все меньше… Мало этого, прямо писали ему, делали намеки.
Рассудите, пожалуйста.
Сергей Сергеич, давно уже впавший в смущение от неожиданного тона Анны Евдокимовны и шумно, с деловым видом прочищавший свой мундштук, теперь встрепенулся и забормотал:
— Да, да, братец, съезди, съезди. Как же это ты, батенька? Именно — съезди! — и вдруг опять что-то вспомнил и с оживленным видом развел руками: — Ну, уж я вам доложу — гра-а-беж! Были у меня кое-какие дела, прожил я там неделю… Да-с, могу сказать, наслушался, насмотрелся. Этот самый строитель, мужик,
