снявший шляпу и подходивший к нам с подобострастной улыбочкой.
— К вашей милости, сударь, пришел! — сладко произнес он, низко и медленно кланяясь.
— Что такое? — важно спросил господин Тетерькин, глядя не на мужика, а куда-то в сторону.
— Да уж не оставьте, сударь, ваша милость… Вы наши отцы… — Мужик насмешливым и быстрым взглядом скользнул по моей фигуре.
— Что нужно?
— Мучицы бы мне, сударь. Мы и то так-то поговорили, поговорили со домашними: господи ты, боже мой, куда же мы опричь своего барина пойдем!.. Кем живем, кем дышим… — Мужик вздохнул благодарным вздохом и слабо кашлянул. — Ужель я к целовальнику пойду! — Нет, я не пойду к целовальнику, а пойду-ка я лучше к сударю-барину, говорю… Авось его барская милость не оставит, не откажет мне в мучице…
Аристарх Алексеич с чувством уверенного в себе достоинства слушал мужика, и слушал до тех пор, пока мужик в некотором изнеможении остановился. И, вероятно, льстивая мужикова речь была по душе господину Тетерькину, ибо вся фигура его как-то величественно напряглась, а лицо даже прояснилось сиянием. {176}
Когда мужичок остановился, господин Тетерькин покровительственно проронил (впрочем, все-таки не сводя своего взгляда с какой-то беспредметной дали):
— Муки тебе?
— Мучицы, сударь… Это точно, что мучицы! — с новой силою воскликнул мужик. — Уж сделайте милость — вы наши отцы…
Аристарх Алексеич затейливой спиралью выпустил дымок и, с подобающим глубокомыслием опять выслушав до конца подобострастную реплику мужика, крикнул:
— Арина!
Явилась Арина и, учинив своими косыми глазами некоторую перепалку с плутовским взглядом мужика, недвижимо подперла притолку и по своему обычаю спрятала руки под передник.
— Есть мука? — спросил ее барин.
— Как не быть муке, батюшка-барин… Муки — слава богу! — Арина говорила нараспев и слегка присюсюкивала.
— Дура-баба, — возразил Тетерькин, надменно передергивая плечами. Знаю — есть мука… Для барского стола, спрашиваю, хватит ли, а?
— Как, поди, не хватить… — Арина вскинула кверху голову и что-то пошептала. — Хватит, батюшка- барин…
— Хм… — Аристарх Алексеич забарабанил пальцами по столу. — Трубку!
Арина исчезла. Мужичок, поникнув головою, неподвижно стоял около балкона.
— Ну, как ты… Как тебя… — свысока проронил господин Тетерькин, что у вас там, как… Вольные вы… ну, как, а? мучицы?.. Жрать нечего, а?..
Мужичок встрепенулся и хотя не нашелся, что отвечать, но в почтительном тоне пустил: 'Хе-хе- хе…'
— А? Вольные?.. А мучицы, а?.. Что? — Как тебя… сладко, а?
Мужичок, видимо, смекнул в чем дело; он опять насмешливо и быстро вскинул на меня глазами, и, погладив небольшую бородку свою, произнес:
— Уж это как есть!.. Это вы правильно, сударь, рассудить изволили.
— А? Правильно? — вдруг оживился Аристарх Алексеич и даже взор свой устремил в сторону мужика. {177}
— Чего справедливей! — подхватил мужик, — при господах, аль ноне… Тогда житье было, прямо надо сказать — рай.
— А? Рай? — все более и более оживлялся 'барин Листарка'. — А теперь мучицы, а?
— Знамо, уж времена пришли… Ноне ему в пору щелоком брюхо полоскать, мужику-то… Ноне он бесперечь без хлеба сидит…
— Без хлеба!.. — радостно воскликнул барин.
— Еще как без хлеба-то! — наставительно протянул мужичок. — По нонешним временам, прямо надо сказать — издыхать мужику: нет-те у мужика ни земли, ни покосу, ни скотины, чтоб…
— А? Ничего нет! — злорадствовал Аристарх Алексеич.
— Ноне у мужика одна нажива — вошь да недоимка…
— Недоимка? А?.. Ну, а прежде, прежде?
— Господи ты боже мой! Как равнять прежние времена… Тогда мне что, тогда я на барщину сходил, по домашности по своей управился что нужно, барину сделал угожденье какое да и завалился к бабе на полати. Только мне и делов!.
— На полати! Ну, а теперь как, а?
Мужичок безнадежно махнул рукой и засмеялся.
— Вчистyю ребятишки перевелись! — воскликнул он.
Арина принесла трубку и снова подперла своим телом притолку. Аристарх Алексеич некоторое время пыхтел молча.
— Так перевелись, говоришь? — наконец спросил он.
— В отделку застряли! — отвечал мужичок.
— Хм… Так мука есть, Арина?
— Как не быть муке, батюшка-барин.
— И для барского стола хватит?
— Хватит, батюшка-барин, за глаза хватит для барского стола.
— Но, а если я вздумал бы дать кому, то как, а?
— И дать ежели надумаетесь, то хватит.
— Хм… Сколько, Власий, тебе муки? — обратился он к мужику.
— Пять пудиков бы мне, сударь… Уж сделайте такую милость. {178}
— Да. Так пять пудиков тебе? Ну, а как прежде, при господах — как, а?
— Где же, сударь!.. Прогневили мы господа бога — это прямо надо сказать…
— А? Прогневили, говоришь?..
Листарка помолчал.
— Ну, дай ему, Арина, — наконец приказал он.
Арина моментально исчезла. Исчез и Власий.
— Вот! — поучительно заметил мне Листарка.
Я промолчал. В молчании прошло с добрых полчаса. Косматые облака стали мало-помалу расползаться, уступая место чистой и веселой синеве. Горячие солнечные лучи обильным потоком брызнули на поля и затрепетали на них сияющими волнами. Воздух был густ и мягок. Над горизонтом узкою лентой стояла какая-то беловатая, тусклая мгла. Дали были окутаны голубоватой дымкою. Парило.
В кустах сирени, точно ножницы в проворных руках артиста-парикмахера, стрекотала какая-то птичка. Соловей умолк; одна горлинка с иволгой наперерыв оглашали садик своими меланхолическими голосами. Лошадь моя, опустив уши, задумчиво поникла мордою и только изредка выходила из этой задумчивости, чтоб отмахнуться хвостом от назойливых, хотя и чрезвычайно маленьких мошек. Седая собака переменила свою наблюдательную позу и в сладком забытьи дремала, важно развалив брюхо. Шершавый щенчишка сидел около дрожек, глядел на колесо и смачно облизывался. Где-то гудели пчелы.
— Вот вы всё говорите, Аристарх Алексеич, у нас в земстве проходимцы… Не всё же проходимцы! Возьмем хоть Воронова — это уж дворянин настоящий.
— Воронов! Юрка! дворянин! — с пренебрежением воскликнул Аристарх Алексеич. — Могу вам сообщить!.. Нет-с, сударь мой… Настоящий дворянин, смею вам доложить, со всяким стервецом знакомства водить не станет… Юрке далеко до дворянина-с!.. У него, у срамника, мужики в кабинете садятся… Да-с!.. Могу вам сообщить!.. Вломится этак какой-нибудь грязный мужлан да и развалится и важничает, а Юрка ему водки подносит, лебезит перед ним, «вы» ему, стервецу, говорит, по отчеству величает… — Господин Тетерькин с негодованием отплюнулся, подавил некоторое волнение и затем уже продол-{179}жал: — Нет- с, далеко Юрке до дворянина… Вот покойник отец его, Антонин Рафаилович, — это точно был дворянин!..
