— Очень мило с твоей стороны.
— Не очень, — говорит. — Первая затяжка — всегда самая сильная.
— А я вот считаю — не первая, а вторая.
Он тихонько хмыкает, но ничего не возражает.
— А желание меня убить — оно у тебя возникало или как?
— Возникало. Пришлось полностью на тату сконцентрироваться, лишь бы только об этом не думать.
Я, по-прежнему лежа на животе, протягиваю руку. Стряхиваю пепел с кончика сигареты в пепельницу. Смотрю, как он падает кучкой, потом слежу взглядом за крошечными случайными хлопьями, разлетающимися по кровати.
— Если когда-нибудь захочешь умереть — давай я тебя убью. — Шиба-сан касается ладонью моего затылка.
Я улыбаюсь. Киваю. Он улыбается в ответ.
— А можно будет оттрахать твое мертвое тело? — спрашивает он.
— Вот уж что случится с моим телом после смерти, на это мне точно плевать, — пожимаю плечами.
Не зря же говорится — молчит, как мертвый! А в этом случае нет ничего нелепей и бессмысленней, чем невозможность высказать свое мнение. Я поэтому всегда удивлялась — ну, на кой дьявол людям тратить уйму денег на надгробия? Для меня, например, абсолютно без разницы, что там будет происходить с моим телом, если в нем уже не будет жить разум. Да пусть хоть собакам на съедение кинут — и то плевать!
— Только боюсь, если я не буду видеть твоих страданий, то у меня, наверно, и не встанет.
Шиба-сан хватает меня за волосы. Тянет голову вверх Шейные мышцы сводит от внезапного давления. Он берет меня за подбородок, заставляет взглянуть вверх.
— Отсосать хочешь?
Я неожиданно киваю — так, словно понимаю: говорить «нет» Шибе-сан у меня нет ни права, ни желания. Он так сильно меня душит, как будто и впрямь собирается убить. А потом трахает — но на этот раз только сзади, видно, спину мою старается поберечь. Мы уже закончили — а он все еще на спину мою смотрел. Лифчик я, по понятным причинам, надевать не стала, просто платье натянула. Шиба-сан, по пояс голый, сидел, глядел на меня неотрывно. Я оглядывалась, искала мусорную корзину, чтоб салфетку, спермой перемазанную, выбросить, — и вдруг слышу слабый такой звук. Шиба-сан, похоже, тоже услышал — обернулся в ту сторону, откуда звук доносился, и нахмурился.
— Может, это покупатель? Ты дверь-то запер? — спрашиваю.
— Забыл запереть. Но знак «закрыто» точно повесил.
Только-только Шиба-сан успел договорить, — дверь открывается.
— Луи? — врывается Ама.
— Привет. Мы как раз закончил и. А тебе вроде сейчас на работе надо быть? — сказал Шиба-сан с хорошо разыгранной невинностью. А я секунду как громом пораженная стояла, думала, что бы тут за хрень началась, зайди Ама хоть на пару минут раньше!
— Я пораньше отпросился. Сказал, у меня жуткий запор.
— У тебя на работе сотрудникам из-за запора раньше уходить разрешают? — спрашиваю с сомнением.
— Нет, шеф мой, конечно, в восторг не пришел, но все-таки отпустил, — отвечает Ама, не улавливая сарказма в моем тоне.
Я успеваю засунуть салфетку под простыни на кровати. Тут Ама замечает мою тату. Обалдевает от восторга. Говорит:
— Bay. Офигеть… Спасибо, Шиба-сан! Да, кстати, — он оборачивается к Шибе-сан, — ты тут случайно подкатываться к Луи моей, надеюсь, не пробовал?
— И не думал. На мой вкус, слишком уж она тощенькая.
Ама, похоже, успокоился.
— Эй, а почему?.. — начинает он неожиданно. Не договаривает, но смотрит изумленно.
Гляжу на него. Надеюсь, он не заметил, какая у меня сейчас виноватая физиономия. Украдкой кошусь на Шибу-сан — он тоже слегка напрягся.
— Почему ни у Кирина, ни у дракона глаз нет?!
Вздыхаю с облегчением. Говорю — это я сама попросила, объясняю так же, как Шибе-сан недавно.
— Понял, — говорит, — только у моего дракона глаза на месте, и никуда он не улетел.
Шлепаю его легонько по затылку за идиотские комментарии. Натягиваю назад на плечо бретельку от платья.
— Ванну пока не принимай. Под душ полезешь — прямо на спину струю воды не направляй. Мочалкой не три. Полотенцем будешь вытирать — только слегка похлопывай. Не забудь — два раза в день спиртом протирать надо. Спиртом протрешь — какой-нибудь крем увлажняющий нанеси. И постарайся, чтоб спина под солнце не попадала. Увидишь, примерно через недельку корочки появятся. Что хочешь делай — но расчесывать не смей. Вот отпадут корочки, припухлость сойдет — тогда к следующему этапу переходить будем. По-любому, как только корочки отпадут — звони мне, — говорит Шиба-сан и по плечу меня легонько треплет.
— Будет сделано, — мы с Амой хором.
— Сходить поесть не хотите? — спрашивает Ама.
Шиба-сан отвечает — нет, для него слишком рано, так что мы с Амой одни уходим. Всю дорогу домой я как могу шею выворачиваю, все на спину свою поглядеть пытаюсь. Вижу на плече детали Кирина и дракона — те, что платьем не прикрыты. Замечаю — Ама на меня глядит с каким-то странным чувством.
— Ты чего? — спрашиваю, но он только отворачивается и мрачнеет. Я от этого молчаливого неодобрения тихо звереть начинаю. Демонстративно ускоряю шаг — иду теперь чуть впереди него. Он видит — я вроде уходить собралась, ловит мою руку, подскакивает, старается подстроиться под мой темп, но выражение на лице — то же.
— Луи, а зачем ты туда платье-то надела? В смысле — тебе ж, чтоб тату набить, все равно до трусиков раздеваться пришлось, так?
— Просто подумала — потом в платье удобнее будет, чем в футболке.
Он молчит, головы не поднимает, только сильней вцепляется в мою руку. Останавливаемся на красный свет — и вот тут-то он внезапно смотрит мне в глаза.
— Я жалок, да? — спрашивает. Чувствую что-то вроде сострадания.
Мне всегда больно видеть, если парень так безоговорочно кому-то отдается.
— Есть малость, — вздыхаю.
Он неловко улыбается. Когда я тоже отвечаю улыбкой, обнимает меня, прижимает к себе так крепко, что прохожие коситься начинают.
— А тебе жалкие парни не нравятся?
— Не так чтоб очень.
Он прижимает меня еще крепче, уже дышать трудно становится.
— Ты уж прости. Только ведь ты понимаешь, я же вижу… люблю я тебя, Луи.
Отпускает он меня наконец. Вижу — глаза у него красные, прямо на торчка похоже. Глажу его по голове, и он хохочет — как маленький, глупый ребенок.
Нажралась я в ту ночь до упаду — в прямом смысле слова. Но Ама, похоже, только кайф ловил, когда со мной возился, так что это не проблема была. С той поганой истории в Синдзюку уже целый месяц прошел, а мы с Амой по-прежнему вместе. Все в порядке, говорю себе, все будет просто замечательно. Пирс в язык я себе уже забила, а очень скоро — жду не дождусь — уже и тату моя готова будет, и язык свой раздвоенный я заполучу. Вот любопытно, так основательно изменять себя — это оскорбление замыслов Господних или акт совершенной свободы воли? А потом я подумала — у меня ничего нет. Ни имущества, ни привязанностей, даже ненависти к кому-нибудь — и то нет. И появилась странная уверенность — ни
