Темная и мрачная комната, где мы собрались, кажется мне сегодня величественной и торжественной.
Все сказано! После этой паузы для нас начинается пора необыкновенных приключений, представить которые мы себе еще не можем, но, будучи альпинистами, уже теперь предвидим.
Обрывается связь между этими важными, рассудительными лицами и загорелыми, полными жизни членами экспедиции.
Снова встает Люсьен Деви. После некоторой паузы, отчетливо произнося каждое слово, он говорит:
– Господа, вот присяга, которую вы должны принести так же, как ваши предшественники в 1936 году: 'Клянусь своей честью повиноваться начальнику экспедиции во всем, что он найдет нужным для успеха экспедиции'.
Альпинисты не любители церемоний. Мои товарищи стоят смущенные и взволнованные. Что они должны делать?
– Итак, господа! Начинай, Мата <[7], ты ведь ветеран! Анри де Сегонь – начальник гималайской экспедиции
1936 года – оказывается на высоте. Благодаря его помощи и советам наша экспедиция смогла выиграть свое первое сражение – отъезд. Сейчас он снова берет на себя инициативу:
– Давай, Мата!
Одновременно с присягой Ишака и почти сливаясь с ней раздается робкий голос Террая. Поочередно все клянутся повиноваться начальнику экспедиции при любых обстоятельствах и особенно в решающие моменты.
Возможно, речь идет об их жизни.
Они это знают. И полностью полагаются на меня.
Я хотел бы сказать несколько слов, но не могу.
Никакое чувство не может сравниться с этим безграничным доверием человека к человеку, ибо оно заключает в себе все другие чувства.
В эту минуту родилось наше товарищество. Я обязан его сохранить.
Комитет решает вопросы широко; возлагая на меня всю ответственность за экспедицию, он предоставляет мне одновременно полную свободу действий.
Собрание заканчивается, но для меня вечер уже омрачен: Пьер Аллен, этот выдающийся представитель французского альпинизма, который так много сделал для всех нас, с нами не едет, расшатанное военными годами здоровье не позволяет ему участвовать в длительных экспедициях. Лучше, чем кто бы то ни было, я знаю, что для него значат Гималаи, сегодня – это потерянный рай. Лицо Аллена не отражает его внутренних переживаний. Он даже улыбается, радуясь нашему отъезду. Там, далеко в Азии, наши мысли не раз еще будут обращаться к близкому другу, с которым нас разлучила судьба.
Сегодня, 29 марта, все те, кто помогал экспедиции, собрались здесь, в залах на улице Боэти, чтобы подбодрить нас накануне отъезда. Анри де Сегонь что-то объясняет. Я мечусь от одного к другому.
Лубри, шеф-пилот авиакомпании, вызывает меня к телефону.
– Алло! Это Лубри. Я говорю из Бурже[8]. Знаете ли, сколько показало взвешивание?
– Немного более трех с половиной тонн!
– Четыре с половиной!
– …!
– Устраивайтесь как хотите! Я беру только три с половиной. Остальной груз – срочные медикаменты для Индокитая.
Я в отчаянии. Каждому был предоставлен определенный лимит по весу. Все тюки, ящики, мешки пересчитаны, переписаны… Однако факт налицо: лишняя тонна для самолета ДС-4 – это, конечно, много.
Я вспоминаю, как упаковщик говорил мне: 'Месье, все должно быть прочным!' – и как с большим трудом я уговорил его не оковывать ящики железом! Что же касается Удо, то я его неоднократно предупреждал: ни в коем случае не превышай лимит в 80 килограммов!
– Возможно, у меня наберется на несколько кило больше…
Сегодня утром он мне признался:
– Знаешь, сколько я с собой везу?
– Наверное, не меньше ста кило…
– Двести пятьдесят!
Это заявление было встречено без особого энтузиазма. Мог ли я предполагать в то время, что буду главным потребителем его фармацевтических запасов?
– Подождите, майор… может быть, найдем какое-нибудь решение! – Я задыхаюсь от волнения. – Управляющий авиакомпании здесь! Подождите, майор, не бросайте трубку!
Наконец решение найдено. Медикаменты будут отправлены другим рейсовым самолетом и прибудут вовремя.
Еще не оправившись от сильного волнения, я возвращаюсь в зал. Пожелав нам успеха, большая часть приглашенных уже разошлась. Последний день перед отъездом заканчивается для меня очень поздно.
