Сегодня с утра он оперирует. Возобновляются мучительные уколы. Я представляю собой все более жалкое зрелище. Потеряв 20 килограммов, я стал невероятно худым. Лихорадка все усиливается – в этот вечер 40,9° С!
– 39° С, – не моргнув глазом объявляет Ишак.
Я ни на что не реагирую и по большей части нахожусь без сознания, в коматозном состоянии.
– Усиленные дозы пенициллина! – командует Удо. Глаза неудержимо закрываются… Из тумана появляются тени… Они подходят все ближе… Склоняются надо мной… Бесшумно исчезают. Тишина подавляет.
Боль прекратилась. Друзья молча ухаживают за мной. Работа окончена. Сознание ясно. Собрав остаток сил, в своей последней, длинной молитве я умоляю смерть прийти за мной.
Я потерял желание бороться за жизнь.
Я сдался – предельное унижение для человека, движущей силой которого всегда была гордость.
Ни для вопросов, ни для упреков сейчас нет времени.
Смерть! Я смотрю ей прямо к лицо.
Я отчаянно призываю ее.
Внезапно предстает перед моим взором жизнь людей. Те, кто уходит навсегда, не одиноки. Горы охраняют меня. Мне открываются невиданные горизонты. Там, у моих ног, на этих обширных равнинах, миллионы человеческих существ следуют за судьбой, выбранной не ими.
Умирающие обладают сверхъестественной силой. Необычайная интуиция отождествляет личность с целым миром. Вершина разговаривает с ветром, свистящим над гребнем или играющим листвой.
Все будет хорошо. Я останусь здесь навсегда, под несколькими камнями и крестом.
Мне дали мой ледоруб.
Дуновение ветерка нежно и благоуханно.
Мои друзья уходят. Они знают, что теперь я в безопасности.
Я смотрю, как они удаляются медленными, печальными шагами.
Процессия растягивается по узкой тропе. Они уходят к равнинам и прекрасным горизонтам.
Молчание…
По рисовым полям
Я кричу, почувствовав легкую боль: Ишак только что сделал мне свой первый укол и страшно взволнован. Дождь идет, идет… Грустная обстановка для ухода.
Удо колебался, прежде чем отдать приказ о выходе, но сегодня уже 19 июня, и нам пора отправляться.
Мы с Ляшеналем лежим на носилках, сделанных для нас Ж.Б… Рана. Прежде чем снова впасть в оцепенение, я в последний раз бросаю растроганный взгляд на эту рощу.
Отряд трогается. Ребюффа, раздобывший лошадь, гарцует вокруг нас. Перебираемся вброд через поток, сбегающий с Дхаулагири.
Носильщики становятся плечом к плечу, чтобы бороться с течением. Ишак и Удо раздеваются и с большим достоинством шествуют через реку в одних кальсонах. В результате всех последних событий они похудели и теперь выглядят стройными юношами.
Придя в Дана, мы впервые чувствуем, что высокие горы остались позади: маисовые поля, бананы, жара – это возвращение к долинам.
Даже после всего, что произошло, больно сознавать, что мы навсегда оставляем этот край, где мы пережили такие волнующие дни.
Один за другим носильщики покидают нас. Несмотря на все наши уговоры, даже Панди отказывается идти дальше. Ему не нравится климат долины. По его телу ручьями бежит пот.
20 июня, после полудня, мы идем по хорошей тропе. Солнце, давно не появлявшееся, выглядывает на несколько минут. Мы останавливаемся позавтракать под огромными баньянами. Для меня это пытка: самая мысль о еде вызывает отвращение. Удо стал моим палачом – он заставляет меня есть, да и все другие стараются, чтобы я что-нибудь проглотил.
Ишак и Террай пробуют все способы: иногда они убеждают, иногда упрашивают, пока, наконец, не выходят из себя и не переходят к угрозам:
– При таком режиме ты не протянешь и нескольких дней!
Если бы они знали, как мало трогает меня этот довод! Когда они прекращают свои тщетные уговоры, появляется
Удо. Он не церемонится, а попросту приказывает мне проглотить, что дают:
– Ты должен покончить с этими почками. Я вернусь через минуту посмотреть, съел ли ты их. Ведь ты же не хочешь, чтоб тебя накормили силой?
Саркэ нарезает отвратительного вида почки и преподносит их мне на кончике ножа. Я, как ребенок, без конца жую… Проглотить невозможно! Удо сейчас вернется! Он для меня как пугало. Наконец-то! Кусок проглочен. Мне кажется, что он меня душит и что меня сейчас вырвет. О дьявол! Проглотить еще столько! Удо возвращается с суровым видом:
– Это несерьезно, Морис!
Повернувшись к Саркэ, он приказывает продолжать.
