центральноамериканского путешествия. После краткого пребывания в Кабахе три изнуренных малярией «инглезиз» [7], как их тут называли, начали готовиться к возвращению в Соединенные Штаты. Они наскоро один за другим посетили несколько небольших, малозначительных майяских городов в Пууке -Кевик, Чунхухуб, Шампон - и наконец остановились в Штампаке (ныне Санта- Роса-Штампак).
Развалины штампакского дворца (в его полуразрушенных залах местные индейцы теперь сушат табак) заинтересовали прежде всего Казервуда, обнаружившего на стенах дворца остатки обширных росписей.
Казервуд начал копировать дворцовые фрески, но свою работу не закончил; малярия действовала быстрее.
Однако еще до этого Казервуд поссорился с Кэботом. Доктор Кэбот за время экспедиции лишился всех своих врачебных инструментов. А здесь, в Штампаке, один из индейцев тяжело поранил правую руку. Началось заражение крови. Кэбот хотел ампутировать руку, иначе индеец умер бы. Но поскольку никаких хирургических инструментов у Кэбота не осталось, был только один выход - делать операцию ножом. Но и ножи пропали! Единственный, последний - у Казервуда. Прекрасный, богато инкрустированный - подарок еще с той поры, когда художник жил в Италии и в обществе красивейших дам проводил свои лучшие студенческие годы.
И происходит нечто невероятное. Казервуд отказывается одолжить Кэботу свой нож! Спор продолжался несколько часов, но Казервуд не уступил.
А через несколько часов после несчастного спора заболел сам Кэбот, его вновь начала трясти малярия. Проходит немного времени - и Казервуд лежит уже в горячке рядом с Кэботом.
У ложа больных - теперь, собственно говоря, врагов - сидит слуга Альбино, а возле него - последний член экспедиции Стефенс, которого на этот раз приступ малярии не затронул.
Стефенс чувствует себя несчастным, опасается, что экспедиция окончательно потерпела крах. И он уже не увидит Чичен-Ицу, город, о котором столько мечтал. В эту минуту вновь, как ангел-хранитель, на сцене появляется добрый патер Карильо. Тот самый, который за несколько недель до этого высвободил Стефенса из Ушмаля, тот самый, кого разгневали члены экспедиции, «ограбив» тикульское кладбище, тот, кто и сам был «наказан» приступом малярии якобы за то, что допустил такое святотатство.
Тем временем малярия у него прошла, и добросердечный падре вновь отправился следом за экспедицией. Нашел он ее в еще худшем состоянии, чем в Ушмале. Карильо оставил обоих больных в Штампаке под охраной Альбино, а к себе в тикульский приют увел одного Стефенса, который явно нуждался скорее в психотерапии, чем в хинине. Опытный священник избрал самое надежное, хотя и не самое святое средство. На деньги Филиппа Пеона, одного из членов семьи крупных помещиков, которым принадлежал весь этот индейский край, он устроил в Тикуле большой танцевальный праздник. Единственный почетный гость на нем - Стефенс. Юкатанки кружатся в танце. И Стефенс, который месяцы провел в тропических лесах среди развалин мертвых городов в обществе двух столь же уставших мужчин, чувствует себя на седьмом небе. Танец, короткий бой быков, домашний фейерверк и снова танец. И везде столько красивых девушек. Одна и из них, приемная дочь тамошнего вождя, смотрит только на Стефенса.
Стефенс потерял голову. Но тут вмешался вождь и предложил ему выбрать любую другую из местных майяских девушек. «Выберите себе, какую хотите, и я тотчас доставлю ее к вам в приход!» Свою же воспитанницу он Стефенсу не дал.
И Стефенс, который, по представлениям тикульского священника, должен был отдохнуть душой во время фьесты с девушками, покидает Тикуль еще более несчастным, чем пришел туда.
Когда затем Казервуд, Кэбот и Стефенс на несколько дней остановились в Болончене (этот городок в стране Чен я проезжал на пути из Кампече), чтобы попытаться обследовать знаменитый местный сенот, душой экспедиции стал Казервуд, уже успевший помириться с Кэботом.
После кратковременного обследования болонченского сенота все трое все-таки отправились в Чичен- Ицу. Они поселились на асьенде дона Хуана Сосы, владевшего обширными землями на полуострове, включая территорию, на которой расположены пирамиды и дворцы Чичен-Ицы.
Дон Хуан отвел гостям роскошные покои, потчевал их изысканными блюдами, предоставил в их распоряжение слуг. Тем не менее члены экспедиции провели в Чичен-Ице всего несколько дней. Они взяли на заметку все главные здания великолепного города, отметили, что нашли в Чичен-Ице, «бесспорно, свои непримечательные развалины, какие им когда-либо доводилось видеть». Казервуд зарисовал прославленную «Иглесию» (которую я позднее также посетил и о которой поэтому скажу впоследствии несколько больше) и руины нескольких площадок для игры в мяч. Особенно его заинтересовали «корзины» главного стадиона - богато украшенные кольца, помещенные на боковых стенах игровой площадки. Копией одной из этих «корзин» Казервуд украсил позже титульную страницу новой книги, которую они со Стефенсом издали через несколько лет после второго путешествия в Центральную Америку.
А затем они садятся на корабль и после краткого пребывания в Гаване возвращаются в Соединенные Штаты.
Итак, «первооткрыватели майя» недолго пробыли в Чичен-Ице, и важнейшие сокровища этого самого великолепного из майяских городов ожидали своих исследователей. В распоряжении Стефенса с Казервудом и Кэботом был господский дом дона Хуана. Мне пришлось довольствоваться кампаменто. Археологи сейчас не работают в Чичен-Ице, и я в кампаменто провожу ночи в полном одиночестве. По крайней мере по вечерам мне никто не мешает вести путевой дневник. Я записываю впечатления от более чем сотни индейских пирамид, дворцов, обсерваторий, площадок для игры в мяч и прочих памятников архитектуры, которые так щедро предлагает посетителю Чичен-Ица.
Юкатан, летом мучимый жаждой, утолял ее здесь - в отличие от Лабны - лишь из сенотов - естественных водоемов, образовавшихся в карстовых трещинах полуострова. Так что я начинаю свой путь по прославленной Чичен-Ице как раз от главного сенота, дававшего майяской столице столь необходимую ей воду. Сенот этот был посвящен богу Штолоку, имя которого он носит.
Хотя сеноты играли в майяской религии важную роль, этот колодец индейского бога был просто хранилищем воды для жителей города. К тому же сам город назывался Чичен-Ица, буквально - «У колодца (племени) ица».
Название «ица» носило майяское племя, которое в 455 году (по другим источникам - на 20 лет раньше) нашло живительный сенот и основало рядом с ним город.
В стене сенота вытесана лестница. По ней женщины Чичен-Ицы спускались к воде, чтобы набрать ее в глиняные сосуды.
Не более чем в 200 или 300 шагах к югу от колодца высится, очевидно, древнейшее здание Чичен-Ицы. По-майяски его называют Акаб-Циб («Дом черных Письмен»). Названо оно так по изображению майяского жреца, находящегося в центральном помещении южной части Акаб-Циба; дело в том, что фигура жреца украшает венок из рисованных черной краской майяских иероглифов. Кроме «черных письмен», стены внутренних помещений Акаб-Циба имеют красные оттиски человеческих рук, какие нельзя увидеть нигде в другом месте. Вероятно, эти оттиски оставили на стене строители здания, которые таким способом хотели послать приветствие своему покровителю - богу.
«Дом черных письмен» производит впечатление незаконченной, или, скорее, преждевременно покинутой, постройки. В среднюю часть здания ведет широкая лестница, но до постройки следующего этажа очередь уже не дошла. Из 18 помещений только одно украшено рельефом.
К древнейшему периоду строительства Чичен-Ицы относится, видимо, и здание, которое непосредственно соседствует с «Домом черных письмен». Называют его, как и в Ушмале, «Женским монастырем». Это обширная четырехэтажная постройка со множеством помещений. В «кельи» можно было входить с галерей, окаймлявших отдельные этажи.
Впрочем, так «Женский монастырь» выглядит сегодня. Таким его вижу я. Но сейчас мы уже знаем, что первоначально это здание было значительно меньше. Этот факт более чем «оригинальным» образом установил исследователь Ле-Плонжом, о котором я еще буду говорить. Он заложил в кладку нынешней стены «Женского монастыря» небольшой динамитный заряд, взорвал его, и в образовавшемся отверстии обнаружилась более древняя, первоначальная кладка.
