отдела МВО секретная комиссия выявила массу злоупотреблений, преступной халатности в области хранения мобилизационных запасов по линии артиллерии. Составление мобилизационного плана АУ МВО А. Тысский доверил бывшему сослуживцу по старой армии Клевецкому, только что вернувшемуся из эмиграции и скрывавшему свою службу у белых. Комиссар АУ МВО К. Виртемс самоустранился от выполнения своих (в том числе и контрольных в отношении начальника и личного состава) обязанностей, занимался спекуляцией, распродавал имущество Артуправления.
Все это подтверждало агентурные материалы, полученные ранее особым отделом МВО, которые чекисты легализовали в ходе работы комиссии. В итоге, материалы проверки были направлены в военную прокуратуру МВО и все обвиняемые привлечены к ответственности по ст. 63 УК РСФСР (участие в организации, противодействующей в контрреволюционных целях нормальной деятельности советских учреждений…) и ст. 110 (злоупотребление властью, превышение или бездействие власти и халатное отношение к службе…). Как мы видим, военная прокуратура поддержала мнение чекистов о применении к обвиняемым ст. 63 Уголовного кодекса. Однако это было, скорее, исключение, а не правило[1009].
По легализованным материалам разработки Особого отдела ОГПУ 19 марта 1925 г. Военной коллегией Верховного суда СССР был осужден 2-й помощник начальника артиллерии РККА П. Петряев за то, что не принял никаких мер к правильному хранению артимущества, из-за чего имевшиеся на складах Союза 11 миллионов дистанционных трубок пришли в негодность и был нанесен ущерб на 110 миллионов рублей. Кроме того, П. Петряев лично отдал распоряжение о концентрации на Лефортовском складе в Москве 48 вагонов с боеприпасами для трофейных гранатометов. Как выяснилось, все гранаты были без детонаторов, а из всех имевшихся гранатометов в МВО всего два были исправны. В общей сложности обвиняемому инкриминировалось семь эпизодов преступной деятельности[1010] .
В сентябре 1929 г. Особый отдел ОГПУ проинформировал заместителя председателя РВС СССР И. Уншлихта о результатах инициированной (на основе имевшихся агентурных материалов) чекистами проверки Центральных артиллерийских мастерских, где имелись серьезнейшие недостатки в хранении имущества и материалов, а также в качестве ремонта вооружения и в состоянии мобилизационной работы. К примеру, мобзапас МУ ВСНХ (25 вагонов на общую сумму 1 млн рублей), имущество орудийно-арсенального треста (50 вагонов) и мобзапас самих мастерских (20 вагонов) хранились «из рук вон плохо», что привело к серьезным материальным убыткам. Поскольку руководство ЦАМ не принимало мер к изменению сложившегося положения, то Особый отдел ОГПУ расценил действия группы должностных лиц, как вредительство[1011].
Подобного рода информаций от особых отделов исходило немало, однако военные власти порой обвиняли чекистов в преувеличении опасности. Когда же наступали негативные последствия в виде взрывов, пожаров и т. д., то командование настаивало на версии о диверсионных и вредительских акциях разведок противника и на умышленных действиях антисоветских элементов. Но в итоге расследования чекисты устанавливали преступную халатность персонала и командования складов, аэродромов и других охраняемых объектов. Такое разночтение выявилось, к примеру, при изучении обстоятельств взрыва складов мобилизационных запасов по линии артиллерии в 1922 г. Кстати говоря, в тот период командующим войсками СКВО был К. Ворошилов[1012].
Аналогичная ситуация наблюдалась при взрыве артиллерийских складов в Рыбинске в апреле 1925 г. Теперь К. Ворошилов уже руководил войсками МВО и лично организовал расследование, откомандировав на место происшествия своего помощника Г. Базилевича и помполита А. Булина. Посланцы командующего пришли к выводу об умышленном поджоге, т. е. диверсии[1013].
К мнению военных априори (хотя и не имея данных о ходе чекистского расследования) присоединился председатель ВСНХ и ОГПУ Ф. Дзержинский. «Для меня не подлежит сомнению, — писал он зампреду ОГПУ Г. Ягоде, — что это шпионская работа…»[1014]
Однако доказать факт диверсии не удалось. Скорее всего, имела место преступная халатность персонала. Председатель ОГПУ, несомненно, был прав в одном: следовало образовать при РВС СССР ударную тройку и в спешном порядке проверить состояние всех складов мобилизационных и текущих запасов вооружения и боеприпасов.
Помощнику начальника Особого отдела ОГПУ Р. Пиляру он приказал категорически настаивать перед военными властями на спешном учреждении ударной тройки при РВС СССР и заслушать на ней ответственных за склады лиц. А через несколько дней (25 апреля 1925 г.) Ф. Дзержинский направил записку заместителю председателя РВС СССР И. Уншлихту следующего содержания: «При сем (направляю —
В этот же день председатель ОГПУ еще раз обращается к Г. Ягоде, заявляя о катастрофическом положении артскладов, и требует от особого отдела ОГПУ самым подробным образом информировать РВС СССР об имеющихся оперативных материалах по данному вопросу Зная предыдущую реакцию военного ведомства на подобного рода доклады, Ф. Дзержинский советовал: «В случае безнадежности в этом направлении необходимо обратиться лично к Рыкову (председателю Совнаркома —
Не лучше обстояло дело и в военно-воздушных силах. Из-за пожаров на аэродромах в 1920-е годы было уничтожено и повреждено большое количество авиатехники. Вопиющий случай имел место в мае 1930 г. Тогда в результате пожара в ангаре на аэродроме под Новочеркасском полностью сгорели 20 самолетов Р-1. К. Ворошилов, теперь уже нарком по военным делам, написал Генеральному секретарю ЦК ВКП(б) И. Сталину: «Даже по первому донесению напрашивается предположение (а у меня уверенность), что здесь налицо диверсия…»[1017]
Он просил о незамедлительной отправке в Новочеркасск специальной комиссии от УВВС РККА и ОГПУ. Реакция на письмо последовала незамедлительно. Особый отдел и КРО ПП ОГПУ по СКК и СКВО завели разработку под условным названием «Дым» и параллельно со следствием проводили агентурно-оперативную работу по выявлению реальных причин пожара. В Ростов-на-Дону и далее в Новочеркасск вылетели заместитель начальника КРО Р. Пиляр и начальник 4-го (авиационного) отделения особого отдела ОГПУ С. Пинталь[1018].
Они уже знали мнение К. Ворошилова, но имели информацию и об очковтирательстве в ходе инспектирования комиссией УВВС во главе с помощником начальника 1-го Управления ВВС РККА В. Хрининым. Указанная комиссия не выявила, как уверял К. Ворошилова заместитель начальника УВВС Я. Алкснис, никаких серьезных нарушений в 13-й авиабригаде, которой принадлежали сгоревшие самолеты[1019].
Несмотря на то что уже шел 1930 г., когда один за другим вскрывались «вредительские» дела, сотрудники ОГПУ не обнаружили вражеской руки в уничтожении самолетов, но констатировали «систематическое преступно-халатное отношение» со стороны самих авиаторов к противопожарным мерам. По результатам следствия было арестовано 20 человек[1020].
Чекисты принимали участие в проверках хранения мобилизационных запасов, проводимых Штабом РККА и окружным командованием, причем в целом ряде случаев сами проверки были инициированы органами госбезопасности на основе уже имевшихся агентурных материалов.
В апреле 1928 г. ОГПУ направило в ЦК ВКП(б) и в Реввоенсовет СССР записку о критическом состоянии мобилизационных запасов подвижного состава на железных дорогах, особо отметив, что непринятие решительных мер приведет к срыву воинских перевозок. Не дождавшись реакции на свой доклад, Г. Ягода решил обратиться лично к Генеральному секретарю И. Сталину. Изложенные чекистами сведения оказали должное воздействие на руководителя партии и страны, поскольку выводы ОГПУ основывались не только на оперативной информации, но и на подтверждавших ее заключениях технической экспертизы, которую по просьбе чекистов провели крупные инженеры транспорта, а также на актах обследования подвижного состава.
