Стоп!
Мне вспомнились эти задворки, вспомнилась космическая станция и темная холодная планета. Мне вспомнился Плутон!
Я напрягся, собирая в кулак разбегающиеся мысли. Во мне вновь шевельнулись сомнения. В сознании опять пронеслись видения, посетившие меня в момент погружения в анабиоз. Стол, бумаги, окно, восходящее солнце, однако ум тут же стал выдавать иные зрительные образы: твердый и холодный мертвый грунт, стартовая площадка, куполообразные павильоны, темно-серые дневные сумерки, небо, на котором днем видны звезды, и среди этих звезд одна такая же маленькая, но непривычно ослепительно яркая — далекое Солнце.
Стационар Плутона!.. Сознание стало стремительно заполняться новыми видениями, которые выстраивались в новую систему. И через несколько секунд я уже удивлялся своим сомнениям. Мне вспомнились и Бэрб, и стационар далекого Плутона, и моя предыдущая поездка сюда, на Солнце. Да, однажды я уже здесь бывал…
Стараясь улыбаться как можно шире, я протянул Бэрбу для пожатия руку. Бэрб ответил мне на приветствие, и скованная улыбка скользнула по его лицу.
«А он ничуть не изменился со времени нашей совместной работы на Плутоне», — подумалось мне. Там суровость его натуры вполне соответствовала условиям вечных сумерек, царящих на краю Солнечной системы. Рядом с ним даже самые ворчливые субъекты ощущали себя жизнерадостнейшими оптимистами. Сухой педант, он был совершенно невыносим в нерабочей обстановке. Кто-то в шутку предложил отправить его в командировку на Солнце, чтобы растопить его натуру, однако на это шутливое предложение совершенно серьезно отреагировали психологи. И вот он здесь.
Продолжая одной рукой удерживать его руку, я другой хлопнул его по плечу. Бэрб еще раз улыбнулся (на этот раз помягче) и молча кивнул в сторону цибеля.
V
— Жарковато у вас, — сказал я своему спутнику, когда наш цибель погрузился в золотистую пучину и мы понеслись, рассекая солнечные недра, в огненные глубины.
Бэрб пожал плечами, скосив взгляд на закрепленный у меня на груди биодетектор.
— Это синдром солнечного пекла, — буркнул он, — всем, прибывающим сюда, кажется, что здесь жарко.
Я рассмеялся. Да, это действительно так. Я не первый раз на Солнце, и этот синдром мне хорошо знаком.
Я оглянулся по сторонам. За прозрачными стенками цибеля проносились солнечные недра. Хорошо было видно, как неоднородна внутренность Солнца…
Нам, привыкшим считать Солнце сплошной огненной массой, это трудно себе представить. Там, действительно, невозможно существование не только каких-либо молекул, но и даже атомов. Плазма разбивает и рассеивает любые атомы. Но, тем не менее, специфические неоднородности есть даже в раскаленном газе. Оглянитесь на нашу земную атмосферу. Казалось бы, это почти невесомый прозрачный воздух. Однако в нем есть потоки, утолщения, пласты, завихрения. Если бы можно было взглянуть на них через какие-нибудь специальные очки, которые выделяли бы и окрашивали эти неоднородности, то нам бы открылись невообразимо красивые фантастические зрелища. То же самое на Солнце. И потому, двигаясь по солнечным недрам, мы наблюдали, как наш цибель пересекал пласты, пустоты, утолщения и другие совершенно необычные и трудноописуемые плазменные образования. Иногда он проваливался в «адские домены» — области с ослепительно мощнейшим грависветовым излучением. В эти секунды ощущалось, как напрягался гравициловый генератор. У меня невольно захватывало дыхание. «Адские домены» очень опасны для грависила. Находиться внутри них можно лишь очень недолго. И хотя нашей скорости было достаточно, чтобы пересекать «домены» за секунды, этих мгновений хватало, чтобы пощекотать нам нервы…
…Дар рассказывал, совершенно не глядя мне в глаза. Его взор был устремлен выше моей головы и терялся в ночном звездном небе. Я же пребывал в шоковом состоянии. Время от времени я поднимался с места, чтобы дотянуться до какой-нибудь ветки и подбросить ее в костер. Я боялся, что огонь погаснет и темнота схлопнется над нами.
— Грависил — это что? — сам не понимая зачем, перебил я Дара.
Дар резко замолк, словно наткнувшись на какое-то препятствие, и посмотрел на меня таким взглядом, будто только что меня заметил.
— Грависил? — переспросил он. — Ах, да! Грависил! Это источник искусственного защитного поля. Ну, того самого…
— Ох! О чем это я? — спросил он себя тут же, и через секунду, посмотрев в мою сторону уже совершенно нормальным взглядом, сказал: — Извините, я совсем забылся, сыплю терминами, которые вам не знакомы… Я прекрасно понимаю всю нелепость своего рассказа, но я буду вам рассказывать все так, как воспринимал тогда. Все было реально, натурально, живо. С той минуты, как я оказался в цибеле, все мои сомнения исчезли. Я уже был другим человеком, жил иной жизнью. Я знал Бэрба, я помнил нашу совместную с ним работу. Мы говорили с ним об общих знакомых. Моя нынешняя, то есть земная жизнь, вдруг выветрилась из мозгов, как выветриваются по утрам неустойчивые сновидения… Я был человеком, обладающим неведомым мне багажом знаний. Я знал, что такое цибель, знал, как он устроен и как работает, знал, что такое грависил, знал принцип его действия, знал, что такое квуоли, и меня тянуло поскорее в солнечную пучину, потому что там, в городке исследователей, находился, — взгляд Дара снова застыл на одной точке, — самый дорогой мне человек…
Я молчал, боясь его прервать.
— …Наконец, мы добрались до городка. Миновав границу его защитного поля, мы въехали в огромную искусственную лайкуну. Цибель остановился и мягко лег в небольшое ложе. Мы вышли наружу.
Я огляделся. Здесь ничего не изменилось. Да и не могло существенно измениться. И хотя я не был здесь почти десять лет, но я прожил эти годы на Земле, а здесь же пролетели только десятки месяцев. В поле высокого тяготения время замедляет свой бег — таков один из фундаментальных законов пространства и времени, открытый еще в доисторические времена. Грависил, пучкующий изолинии, еще более усиливает этот эффект…
Лайкуна представляла собой огромную полость, созданную в солнечных недрах. Стены и куполообразный потолок лайкуны, раздвинутые на несколько километров, были лишены четких очертаний. Здания, в которых жили и работали люди, были рассыпаны по лайкуне и имели самые разнообразные затейливые формы. Между собой здания соединялись ровными дорожками, в которых, впрочем, не было никакого смысла. Люди перемещались внутри лайкуны «по воздуху», и дорожки имели чисто символическое значение — как дань нашему человеческому обыкновению. Вдали виднелось несколько парящих над домами квоцибелей (или как их здесь проще называли, квоцей) — дисковидных летательных аппаратов, предназначенных только для перемещения внутри лайкуны.
Неожиданно рядом с нами из клубящейся плазмы всплыл один такой квоц. Он был приготовлен именно для нас. Бэрб шагнул к нему. У меня защемило сердце — веер воспоминаний всколыхнул душу: семь лет назад я пережил здесь волнующие дни. Мы уселись в кабине, и она тронулась. Бэрб что-то начал рассказывать, но я не слышал его, я не мог его слышать. Воспоминания целиком овладели мной…
VI
Семь лет назад я прибыл сюда на месячную школьную практику. Да, я тогда был еще подростком, мне было четырнадцать лет. Нас было двадцать мальчишек и девчонок, которых собирали по всем планетам
