наслаждением отхлебнул глоток, как вдруг из окна нижнего этажа раздался тонкий переливчатый свист; так пастухи подсвистывают скотине у водопоя. Гонсало замер е бокалом в руке, обернулся и увидел в окне наглое красивое лицо с белокурыми бакенбардами; положив кулаки на подоконник и вздернув голову, парень дерзко и пристально глядел на фидалго. И словно сверкнула молния — Гонсало узнал его: это был тот самый охотник, который тогда, у стекольной фабрики в Нарсежас, чуть не задел его за ногу ружьем, а потом, под окном красавицы в синем корсаже, улюлюкал ему вслед и насмешливо мотнул головой, когда он спускался к реке. Он самый! Словно не заметив оскорбления, Гонсало медленно допил бросил монету побледневшему от страха Петушку и пришпорил лошадь. Тогда в окне раздался издевательски смешок, который точно хлыстом стегнул его по спине. Гонсало поскакал галопом. Потом, придержав коня на безлюдной тропинке, он думал, еще не оправившись от дрожи: «Кто этот мерзавец?.. Что я ему сделал, господи? Что я ему сделал?» И в то же время все его существо восставало против этого злосчастного страха, этой судороги мышц, этого холода в спине при любой опасности, любой угрозе. Стоило ему оказаться одному в сумраке ночи, как ему мерещились неведомые враги, и он обращался в бегство, спешил укрыться, спастись! Душе его, слава богу, хватало мужества. Виновато тело, бренное тело — минутный испуг обращал его в бегство, а душа кипела от гнева и стыда!
Гонсало вернулся в «Башню», изнемогая от унижения. Его снедала зависть к смелым крестьянским парням и досада против этой скотины с бакенбардами. Непременно нужно сказать Кавалейро, уж он-то ему покажет! Но в коридоре фидалго повстречался с Бенто, и тот мигом разогнал мрачные мысли, вручив ему письмо и сообщив, что его принес парнишка из «Фейтозы».
— Из «Фейтозы»?
— Да, сеньор, из поместья сеньора Саншеса Лусены, царствие ему небесное! Говорит, его сеньоры послали…
— Сеньоры! Какие сеньоры?
Письмо было без траурной каймы — следовательно, не от доны Аны… Он взглянул на подпись: «Кузина и друг, Мария Северин». Дона Мария Мендонса! От неожиданности он тут же забыл и таверну и оскорбление и единым духом прочитал письмо. «Дорогой кузен. Вот уже три дня я живу у милой Аники. После ее тяжелой утраты прошел целый месяц, она уже выходит (ей непременно нужен воздух, потому что она очень осунулась), а я пользуюсь случаем познакомиться поближе с этими прославленными красотой местами. В воскресенье мы думаем посетить святую Марию Кракедскую, где покоятся останки наших предков. Заранее предвкушаю наслаждение! Но я слыхала, что, кроме монастырских гробниц, есть другие, еще древнее, разоренные во времена французов. Как я слышала, находятся они в подземелье, куда нельзя войти без разрешения и без особого ключа. И вот, кузен, я прошу вас, распорядитесь, чтобы нас пустили туда в воскресенье. Все говорят, что подземелье это поразительно интересно, потому что там немало скелетов и оружия. Если бы в «Башне» была хозяйка, я сама отправилась бы к ней с просьбой… Но к такому опасному холостяку мне ходить не пристало. Женитесь же поскорей! В Оливейре все идет прекрасно. Преданная вам…»
Гонсало взглянул на Бенто, который выжидательно смотрел на своего удивленного сеньора:
— Ты слышал когда-нибудь, что в Кракеде есть могилы в подземелье?
Тут удивился Бенто:
— В подземелье? Могилы?
— Вот именно! Кроме тех, что в монастыре. Совсем древние, под землей. Я что-то никогда их не видел… Нет, не помню. Правда, я уж забыл, когда в последний раз заходил к святой Марии Кракедской… С детства там не был. Значит, не слыхал?
Бенто пожал плечами.
— Может, Роза слышала?
Бенто с сомнением покачал головой.
— А, ничего вы не знаете! Ладно. Завтра, с утра пораньше, поезжай туда и спроси служку, есть там подземелье или нет. Если есть — пускай покажет его в воскресенье двум дамам: сеньоре доне Ане Лусена и сеньоре доне Марии Мендонса, моей родственнице… И смотри, чтоб все там подмели, прибрали почище!
Он снова пробежал письмо и заметил, что внизу, в уголке, приписано мелкими буковками: «Так не забудьте: в воскресенье от пяти до половины шестого!»
«Уж не свиданье ли?» — подумал он. В библиотеке, швырнув на кресло хлыст и шляпу, он решил: так и есть, свиданье. Ну конечно! Никакого подземелья нет, все это — просто предлог, придуманный хитрой доной Марией, чтобы написать ему и сообщить, что в воскресенье, в половине шестого прекрасная дона Ана о двухстах тысячах ждет его у святой Марии Кракедской. Значит, тогда, на обеде, кузина не шутила? Он и вправду нравится доне Ане? Чувственное любопытство охватило его при мысли о том, что такая красивая женщина интересуется им. Впрочем, если он ей и понадобился, то как муж. Чтобы завести любовника, ей не нужны услуги Марии Мендонсы. К тому же как ни заискивает кузина Мария перед богатыми подругами, она не станет все же выполнять роль комедийной сводни! Черт подери! Жениться на доне Ане? Нет уж, дудки,
И вдруг ему ужасно захотелось узнать побольше о доне Ане Лусена. Неужели она столько лет хранила верность старому Саншесу? В «Фейтозе», за крепкими стенами одинокой усадьбы, может быть, и хранила; иначе хоть один слушок да просочился бы в этих падких на дурные слухи краях. Ну, а в столице? «Достойнейшие друзья», которыми хвастался бедняга Саншес, — дон Жоан, как бишь его, и благовоспитанный Арроншес Манрике, и Филипе Лоуренсал со своей трубой?.. Кто-нибудь уж непременно поволочился за нею, — может быть, дон Жоан, ведь имя обязывает. А она?.. Кто расскажет ему о сердечных делах доны Аны?
После завтрака он вспомнил о Гоувейе, чья сестра жила в столице, замужем за неким Серкейрой и исправно сообщала брату всю подноготную блиставших в свете выходцев из Оливейры и Вилла-Клары, если они представляли для него деловой или частный интерес. Без сомнения, друг Гоувейя знал немало о том, что поделывает зимой дона Ана в своем «избранном кругу».
Однако в тот вечер Гоувейи в клубе не было. Разочарованный Гонсало отправился было домой, как вдруг на Фонтанной площади увидел Гоувейю и Видейринью, сидевших на скамеечке под сенью густых акаций.
— Ты вовремя подоспел! — воскликнул Гоувейя. — А мы собрались ко мне, чай пить! Идем с нами. Тебе, кажется, нравятся мои сухарики.
Фидалго принял приглашение, несмотря на усталость. И сразу же, взяв приятеля под руку, стал ему рассказывать, что получил письмо из столицы и прочитал в нем поразительную новость. Какую? А вот какую: дона Ана Лусена выходит замуж.
Гоувейя остановился и сдвинул шляпу на затылок:
— За кого?
Гонсало выдумал письмо — как же не выдумать жениха?
— За моего дальнего родственника, дона Жоана Педрозо, точнее — да Педроза. Покойный Саншес Лусена много раз говорил мне о нем… Они часто встречались в Лиссабоне.
Гоувейя стукнул тростью по плитам мостовой: — Быть не может! Чепуха какая-то! Не станет дона Ана думать о свадьбе через семь недель после смерти мужа… Лусена умер в середине июля! Она еще опомниться не успела!
— Да, это верно… — проговорил Гонсало.
И улыбнулся собственным мыслям, лестным и тщеславным — ведь через семь недель после смерти мужа она без всякого смущения, попирая приличия и вдовий траур, назначила ему свидание в руинах монастыря.
Выдумка не отличалась правдоподобием, но пользу принесла. Когда они вошли в зеленую гостиную Гоувейи, интерес приятелей разгорелся с новой силой; Видейринья, потирая руки, развлекался от души:
— Ну и дела, сеньор доктор, ну и дела! Ай да дона Ана! Прикарманила, значит, двести тысяч, подождала семь неделек и — раз! Заарканила молодого красавчика…
Нет, нет! По здравом размышлении, Гонсало считает, что слухи о женитьбе лишены оснований. Бедный Саншес еще и окоченеть не успел…
