— Ну, говори же наконец!
Кавалейро, однако, тянул. Удивляться надо лишь тому, что до сих пор не додумались сделать такую простую, такую естественную вещь… Не так ли, сеньора дона Граса?
Гонсало взорвался:
— А, черт, скажешь ты или нет?!
Кавалейро неспешно поднялся с кресла, оправил манжеты, выпятил грудь и начал глубоким, даже торжественным голосом:
— Моему дяде и Жозе Эрнесто пришла на ум весьма простая мысль, которую они и довели до сведения его величества… Его величество одобрил эту мысль. Одобрил настолько, что она как бы перешла к нему, стала его собственной, и теперь мы вправе считать, что это — мысль его величества. Итак, его величество король полагает, как и мы, что одному из знатнейших, людей королевства — точнее, знатнейшему — приличествует титул, свидетельствующий как о древности рода Рамиресов, так и о высоких личных заслугах нынешнего их отпрыска. И потому, дорогой мой Гонсало, спешу сообщить тебе от имени короля, что в скором времени ты станешь маркизом де Трейшедо.
— Ура! Ура! — заголосил Барроло, яростно хлопая в ладоши. — Гони пятнадцать тостанов, сеньор маркиз де Трейшедо!
Краска прилила к тонкому лицу Гонсало. Он понял: титул — подарок Кавалейро не отпрыску славного рода Рамирес, но покладистому брату Грасиньи… А главное, что-то здесь было не так. Ему, Рамиресу, чей дом десять столетий кряду давал начало династиям, создавал страну, отдал ей на поле брани не меньше тридцати жизней, швыряют в правительственном вестнике пустой титул, словно разбогатевшему лавочнику, оказавшему государству денежную услугу! И, обернувшись к Андре, ожидавшему бурных эмоций, он процедил с полупоклоном:
— О, маркиз де Трейшедо! Как мило, как любезно… — Потом потер руки и прибавил с любезной и удивленной улыбкой: — Но, дорогой мой Андре, по какому праву король жалует мне этот титул?
Кавалейро рывком поднял голову. Он обиделся и удивился:
— По какому праву? Да потому, что он, слава богу, наш король!
Но Гонсало просто, без тени горячности или вызова, ответил в том же чуть шутливом тоне:
— Прости меня, Андрезиньо. Еще не было в помине ни королей португальских, ни даже самой Португалии, когда мы владели Трейшедо. Мне нравится старый обычай, — знатным людям пристало преподносить друг другу богатые дары; только пусть будет первым тот, чей род старше. У короля есть усадьба в предгорьях Бежи — «Ронсан», если не ошибаюсь. Так вот, передай королю, что я имею удовольствие пожаловать ему титул маркиза де Ронсан.
Барроло, ничего не понимая, онемел и даже как-то осунулся; Грасинья же вся зарделась — ее восхитила гордость брата, которая была так созвучна ее собственной и еще прочнее соединила их души. Андре Кавалейро в бешенстве иронически пожал плечами и бросил:
— Что ж, прекрасно! Каждый поступает как ему угодно…
Появился лакей с подносом, уставленным чашками чая.
В воскресенье были выборы.
Из робости, а может, из суеверия, Гонсало решил провести этот день в одиночестве. Друзья из Вилла-Клары и даже из Оливейры считали, что он сидит у сестры, поближе к губернатору, а он в субботу, под вечер, оседлал коня и сбежал к себе, в Санта-Иренею.
Однако Барроло (все еще не пришедший в себя после «этой выходки, оскорбительной для Кавалейро!.. и, черт возьми, для короля!») взялся переправлять в «Башню» все официальные подсчеты по мере их поступления в канцелярию. И вот как только кончилась месса, между «Угловым домом» и старым монастырем св. Воскресения начали сновать слуги. В столовой обосновалась Грасинья; она любовно переписывала круглыми буквами сообщения Кавалейро и карандашные приписки: «Все идет превосходно», «Победа, победа!», «Кланяюсь всем!». Падре Соейро ей помогал.
По дороге из Вилла-Клары то и дело, с трудом переводя дух, ковылял рассыльный с телеграфа. Бенто поминутно врывался в библиотеку с воплем: «Еще одна телеграмма, сеньор доктор!» Гонсало, отодвинув огромный чайник и полный недокуренных сигар поднос, взволнованно читал телеграмму вслух, и Бенто, оглашая коридор торжествующими кликами, спешил поделиться новостями с Розой.
К восьми часам, когда Гонсало наконец согласился пообедать, он уже знал о своем триумфе. Снова и снова перечитывал он телеграммы; особенно тронул его пылкий восторг избирателей, сделавший простые выборы прекрасными, как любовь. Весь приход Бравайс стройными рядами отправился в церковь во главе с Жозе Каско, с развернутым знаменем, под гром барабанов. Виконт де Рио Мансо въехал во двор церкви Рамилде в своей карете, с внучкой, одетой во все белое, в сопровождении целой вереницы шарабанов, где под зелеными тентами восседали избиратели. Фермы опустели; разряженные женщины и парни с цветком за ухом шли под звуки гитар выбирать своего сеньора, словно на церковный праздник. А у таверны, что напротив церкви, жители Веледы, Сердала и Риозы воздвигли арку из букса и написали алыми буквами на большом полотнище: «Рамиресу нашему слава, он победил по праву!»
К обеду из города вернулся в большом волнении посланный туда батрак и рассказал, что в Вилла- Кларе столпотворение, на улицах играют оркестры, клуб украшен флагами, а на муниципальном совете, над самым входом, висит портрет Гонсало, избранного большинством голосов.
Гонсало поспешно допил кофе. Ему хотелось и славы и почета, но робость мешала отправиться в Вилла-Клару поглядеть на веселье. Он закурил сигару, вышел на балкон подышать воздухом радостной праздничной ночи, посмотреть на огни, послушать славящий его шум. Он открыл застекленную дверь и отступил назад, пораженный, — башня светилась! Стены ее, сквозь черные железные решетки, излучали свет; над старыми зубцами сверкала огненная корона! Бенто и Роза, при помощи работников, приготовили этот дивный сюрприз, и сейчас в темноте, притаившись под балконом, смотрели на дело своих рук, сверкающее в ясном небе. Гонсало услышал торопливые шаги, покашливание Розы и весело крикнул, перегнувшись через перила:
— Бенто! Роза! Есть там кто?
Послышался приглушенный смех. Белая куртка Бенто выступила из темноты.
— Вам что-нибудь нужно, сеньор доктор?
— Нет, ничего мне не нужно. Я хочу вас поблагодарить. Ведь это вы, а? Какая красота! Спасибо тебе, Бенто! Спасибо, Роза! Спасибо, ребята! Издалека, должно быть, просто великолепно!
Но Бенто был недоволен. Чтобы светило как следует, нужны смоляные факелы, а не жалкие плошки. Сеньор доктор не представляет себе, какая тут высота и какая большая наверху площадка.
И вдруг фидалго захотелось самому взобраться наверх, на эту просторную вышку. Он не входил в башню со студенческих лет; внутри было нехорошо: темно, холодно, тихо как в могиле, голые каменные стены, в полу — железные люки, ведущие в подземный каземат. Но сейчас огни звали его, перед ним оживал во всей своей славе замок Ордоньо Мендеса. Ему захотелось не отсюда, с балкона, а оттуда, с башни, вдохнуть фимиам признания, поднимавшийся к нему из ночи. Он накинул пальто, спустился в кухню. Бенто и Жоакин-садовник с готовностью взяли большие фонари и двинулись за ним. Они прошли сад, вошли через кованую дверцу и поднялись по узкой каменной лестнице, отполированной и побитой бесчисленным множеством железных подошв.
Никто уже не помнил, какое место занимала эта башня в сложной системе укреплений замка Санта- Иренеи. По словам падре Соейро, она, без сомнения, не была ни дозорной башней, ни донжоном, где хранились казна, бумаги и драгоценные мешки восточных пряностей. Быть может, в те времена она — без имени, без славы — просто возвышалась на одном из углов стены, глядя на поля и прибрежные рощи. Но именно она пережила своих гордых подруг; она стояла здесь уже при Афонсах; потом, при Ависской династии, была включена в ансамбль красивого дворца и сохранилась позже, когда Висенте Рамирес, вернувшись из кастильского похода, заменил дворец пышным палаццо в итальянском вкусе, окруженным светлыми цветниками уступчатого сада; когда же при короле доне Жозе палаццо этот пал жертвой пожара и началась постройка нынешнего дома, башня осталась одна среди фруктовых деревьев. Единственная и последняя из всех редутов старой твердыни, где звенели мечи и голоса Рамиресова войска, она соединяла собой столетия, и ее несокрушимые камни как бы хранили единство древнего рода. За это и прозвали ее в народе «Башней дона Рамиреса». Еще во власти образов, воскрешенных в его повести, Гонсало со все
