толпы.
— А теперь, — глухо, сквозь стиснутые зубы приказал ей супруг, — адресуйте это письмо дону Рую де Карденасу!
Тут дона Леонор осмелилась поднять на него взор, не в силах скрыть своего удивления перед незнакомым ей именем.
— Пишите!.. Дону Рую де Карденасу! — закричал дон Алонсо, нахмурив брови.
И она адресовала свое бесчестное письмо дону Рую де Карденасу. Дон Алонсо спрятал письмо за пояс, рядом с вложенным в ножны кинжалом, и молча, выставив вперед клинообразную бороду, вышел, бесшумно ступая по плитам коридора.
Застыв в бесконечном ужасе, дона Леонор осталась сидеть на табурете с безвольно упавшими на колени руками и взором, устремленным во тьму безмолвной ночи. Сама смерть представлялась ей менее мрачной, чем это мрачное приключение, в которое она была насильственно вовлечена! Кто был этот дон Руй де Карденас, о котором она даже не слыхала и который никогда не соприкасался с ее жизнью, столь безбурной и столь небогатой событиями и людьми? Но, верно, он знал ее, встречался ей, следил за ней, хотя бы взглядом, иначе как бы ему счесть вразумительным и естественным получение от нее столь пылкого и многообещающего послания…
И этот человек, судя по всему юноша благородного происхождения и, должно быть, красивый, внезапно вторгся в ее жизнь по прихоти ее супруга! И незаметно для нее столь глубоко проник сей человек в ее жизнь, что для него отворяется дверь в саду, а к ее окну, чтобы он мог туда подняться, приставляется лестница!.. И кто же — ее супруг, сам, втайне от всех, открывает настежь дверь и сам поднимает лестницу к ее окну!.. Зачем?..
И тогда мгновенно дона Леонор уразумела всю истину, постыдную истину, которая исторгла из ее уст тоскливый и тут же приглушенный вскрик. Это ловушка! Сеньор де Лара искусительным письмом заманит в Кабриль доверчивого дона Руя, одного, беззащитного, и здесь он схватит его и предаст смерти! И она, ее любовь, ее тело должны служить соблазном, сияющим перед очарованным взором несчастного юноши. Ее супруг использует ее красоту, ее ложе, как золотую сеть, в которую должна угодить неосмотрительная жертва! Возможно ли нанести ей оскорбление более ужасное? И какое бесстыдство! Ведь дон Руй де Карденас может не поверить и не принять столь откровенного любовного приглашения и лишь разгласит о нем по всей Сеговье, смеясь над ней и похваляясь письмом, в коем супруга Алонсо де Лара предлагает ему свое ложе и тело! Но нет! Несчастный поспешит в Кабриль, чтобы погибнуть, бесславно погибнуть в черном безмолвии ночи, без духовника, без отпущения грехов, с душой, отягченной грехом прелюбодеяния! Он умрет непременно, — сеньор де Лара никогда не допустит, чтобы остался в живых тот, кто получит это письмо. Выходит, этот юноша умрет из-за любви к ней, любви, которая, не дав ему любовных радостей, будет стоить ему жизни. Да, да, из-за любви к ней умрет он — ведь ненависть сеньора де Лара, ненависть, столь насыщенная подлостью и вероломством, могла родиться лишь из ревности, которая затмила в нем долг рыцаря и христианина. Без сомнения, он перехватил бросаемые на нее доном Руем взгляды, приметил, что тот нетерпеливо ждет ее появления и старается попасться ей на глаза: будучи страстно влюбленным, дон Руй, верно, забыл об осторожности.
Но где, когда это было? Смутно припомнила она юношу, что по воскресным дням встречался ей в церковном дворе и ждал ее с букетом гвоздик у церковного портала… Быть может, это был он? Юноша благородной наружности, с очень бледным лицом и большими черными жгучими глазами. Она проходила мимо — не замечая его… В руках он держал белые и красные гвоздики… Кому они предназначались? Ах! Если б она могла предупредить его, теперь, неотложно, раньше, чем наступит рассвет!
Но как? Ведь в Кабриле нет ни одного слуги, ни одной служанки, коим она могла бы довериться! Ужели дозволить, чтобы грубый меч предательски пронзил это сердце, полное любви к ней, бьющееся ради нее, живущее лишь надеждой на встречу с ней!
О! Бурная и пылкая надежда эта погонит дона Руя из Сеговьи в Кабриль, маня соблазном отворенной в сад двери и лестницы, приставленной к окну, под покровом и защитой ночи! Вправду ли сеньор де Лара приказал приставить лестницу к ее окну? Уж не иначе, ведь так им легче будет убить его, бедного, красивого, невинного юношу; как он станет обороняться, стоя на шаткой лестнице, держась за нее обеими руками, — ведь он даже не сможет выхватить из ножен кинжала. Так, значит, назавтра, всю ночь, окно напротив ее постели будет открыто и лестница будет приставлена к ее окну в ожидании гостя! И, затаившись в темной комнате, ее муж непременно его убьет…
Но вдруг сеньор де Лара подстережет дона Руя де Карденаса у входа в сад и там на тропе неожиданно нападет на него, и вдруг случится так, что ловкость или сила изменят ему в поединке и он упадет, пронзенный, а тот, другой, не признает в ночной тьме, кого он убил? А она, здесь, в своей комнате, ничего не будет знать, и все двери открыты, и лестница приставлена к окну, и этот человек может появиться в окне из душной густой ночной темноты, а как мужу прийти ей на помощь, если он лежит мертвый на тропе… Что тогда ей делать, матерь божия? О! Без сомнения, она надменно оттолкнет дерзкого юношу… Но он придет в изумление, и гнев охватит его при виде обманутых надежд! «Ведь вы сами позвали меня, сеньора!» И он вынет письмо, которое он держал у сердца, ее письмо, подписанное ею, начертанное ее рукой. Как тогда рассказать ему о засаде и обмане? Рассказ будет долгим в глухой безмолвной ночи, а его темный и влажный взор станет умолять ее и проникнет ей в душу… Горе ей, если сеньор де Лара умрет и оставит ее в одиночестве в этом огромном незащищенном доме! Но сколь тяжкое горе постигнет ее, если этот влюбленный в нее юноша, по ее зову и из любви к ней, поспешит сюда в любовном ослеплении и здесь вместо сбывшихся надежд найдет смерть и умрет нераскаянным грешником, обреченным попасть в ад на вечные муки… А ему всего-то лет двадцать пять, — если это тот юноша, которого она припоминает, такой бледный, стройный, в лиловом бархатном камзоле и с букетом гвоздик в руке, у церковного портала в Сеговье…
Две слезинки скатились из утомленных глаз доны Леонор. Преклонив колена и всей душой устремясь к небесам, понемногу озарявшимся лунным светом, она зашептала в бесконечной печали и уповании:
— О! Пресвятая дева де Пилар, владычица моя, спаси и помилуй нас обоих, спаси и помилуй нас всех!
Когда в час сиесты дон Руй вышел в прохладное патио своего дома, навстречу ему с каменной, стоявшей в тени скамейки поднялся деревенский парень и, вытащив из кожаной сумки письмо, протянул ему, бормоча:
— Сеньор, прочтите поскорей, потому как я должен спешить обратно в Кабриль к тому, кто меня послал…
Дон Руй вскрыл пергамент и, потрясенный, крепко прижал письмо к груди, словно желая вложить его в самое сердце.
Парень между тем, тревожась, торопил его:
— Скорее, сеньор, скорее! Отвечать не надо. Вы только дайте мне что-нибудь в знак того, что, мол, письмо получено.
Бледный как смерть дон Руй сдернул с руки вышитую шелком перчатку: парень свернул ее и спрятал в сумку. Когда он в своих легких альпаргатах уже двинулся к выходу, дон Руй жестом остановил его:
— Послушай, ты по какой дороге идешь в Кабриль?
— По самой короткой, через Холм Повешенных, да только она для тех, кто не робкого десятка.
— Хорошо.
Взлетев по каменным ступеням лестницы к себе в комнату, дон Руй, даже не сняв шляпы, снова принялся перечитывать перед закрытым жалюзи окном волшебный пергамент, в котором дона Леонор призывала его явиться ночью к ней в спальню, где она будет принадлежать ему всецело. И он не удивился этому призыву — после всей ее неизменной, невозмутимой холодности! Напротив, он почел любовь ее весьма хитроумной, но от того не менее сильной: такая любовь с великим терпением скрывается до поры до времени перед опасностями и преградами и молчаливо дожидается часа своего торжества, еще более сладостного от столь долгого промедления. Она давно его любит, быть может, с того благословенного утра, когда у церковного портала встретились их взоры. И в то время, как он кружил вокруг глухой ограды ее сада, проклиная холодность доны Леонор, казавшуюся ему куда более ледяной, чем холод каменных стен, она уже предалась ему всем сердцем и, верная своей любви, с находчивостью, свойственной влюбленным, подавляя
