папы римского, пена шампанских вин — словом, Париж, головокружительный, упоительный город, исцеляющий от любых страданий. Но я тут же потупил глаза и твердо заявил, что единственное мое желание — читать подле тетушки молитвы для пользы и спокойствия души.

Однако доктор Маргариде отодвинул тарелку и продолжал настаивать: по его мнению, юноша разумный, здоровый, бакалавр наук и безупречный кавальейро может, ничем не погрешив против бога и не оскорбив неблагодарностью тетушку, питать в себе какой-нибудь честолюбивый замысел…

Я питаю замысел! — выпалил я, вдруг решившись, точно копьеметатель, пустивший дротик. — Я питаю, доктор Маргариде! Мне бы очень хотелось съездить в Париж.

— Святители! — ахнула сеньора дона Патросинио. — В Париж!

— Осмотреть тамошние церкви, тетечка!

— Незачем ездить в такую даль за красивыми церквами, — отрезала она. — Слава богу, у нас в Португалии все есть: и богослужения с органом, и драгоценные чаши для святого причастия, и процессии с хоругвями, и хорошие певчие, и нарядные статуи… и во всем этом никто нас, португальцев, не побьет!

Устыдившись, я умолк. Просвещенный доктор Маргариде горячо одобрил религиозный патриотизм тетушки. Разумеется, не в безбожной республике следует искать истинного величия церкви.

— Нет, милая сеньора, если бы я захотел видеть нашу святую церковь во всем ее великолепии, если бы я располагал досугом, то поехал бы отнюдь не в Париж… Хотите знать, уважаемая сеньора дона Мария до Патросинио, куда бы я поехал?

— Любезный доктор, — догадался падре Пиньейро, — поспешил бы прямехонько в Рим…

— Берите выше, Пиньейро! Берите выше, дорогая моя сеньора!

Выше? Ни добряк Пиньейро, ни тетушка не могли представить себе ничего выше папского Рима. Но доктор Маргариде многозначительно поднял свои густые угольно-черные брови:

— Я поехал бы в святую землю, дона Патросинио! В Палестину, дорогая моя сеньора! Увидеть своими глазами Иерусалим и Иордан! Постоять, по примеру Шатобриана, со шляпой в руке на вершине Голгофы, размышляя, проникаясь, мысленно восклицая: «Salve!»[2], и привезти путевой дневник, милая сеньора! И опубликовать исторические заметки! Теперь вы знаете, куда бы я поехал… Я поехал бы в Сион!

Подали жаркое; сотрапезники склонились над тарелками, присмирев при мысли об упомянутых доктором святых местах, где господь принял крестную муку. А мне уже чудилось, что в далекой Аравии, после изнурительного многодневного перехода на верблюдах, я вижу перед собой груду развалин вокруг одинокого креста; среди олив угрюмо течет река; небо нависло безмолвным и печальным сводом, точно крышка гробницы. Таким представлялся мне Иерусалим.

— Чудное путешествие! — задумчиво прошептал падре Казимиро.

— Не надо забывать, — невнятно, как бы читая вполголоса молитву, пробормотал падре Пиньейро, — что господь наш Иисус Христос высоко ценит и щедро вознаграждает тех, кто приходит поклониться его святому гробу.

— Кто съездит в Иерусалим, — подхватил Жустино, — получает там полное отпущение грехов. Ведь так, Пиньейро? Я читал об этом в «Панораме»… Паломники возвращаются оттуда очищенные от всего…

Падре Пиньейро (отказавшись скрепя сердце от цветной капусты, которую считал тяжелой для желудка) дал нужные разъяснения. Человек, совершивший благочестивое странствие в святую землю и внесший установленную плату, получает у мраморной плиты гроба господня из рук иерусалимского патриарха полное отпущение грехов.

— И, как я слышал, не только для себя, — прибавил мудрый священник, — но и для кого-нибудь из близких, кто искренне предан господу, но по слабости здоровья не может сам отправиться в столь далекий путь… Уплатив, разумеется, двойную сумму.

— Приведем пример! — вдохновенно загремел доктор Маргариде, изо всех сил хлопнув меня по спине. — Можно получить отпущение грехов для обожаемой тетушки, для ангела-тетушки, для воплощенной добродетели и щедрости!..

— Разумеется, уплатив двойную сумму! — настаивал падре Пиньейро.

Тетя Патросинио молчала. Глаза ее, переходившие со священника на юриста, были странно расширены и блестели от внутреннего волнения; в ней зрела великая мысль; слабый румянец выступил на бескровном лице. Висенсия подала рисовую запеканку. Гости, откушав, вознесли благодарственную молитву.

Вечером, когда я раздевался в своей комнате, мною овладела безнадежная печаль. Никогда тетка не пустит меня в нечестивую страну французов; я навеки заточен в постылом Лиссабоне, где все для меня мука; чем оживленнее улицы, тем мертвее пустыня моего одиночества; чем яснее и прозрачнее летнее небо, тем чернее коварство той, что была для меня звездой и царицей благодати… Сегодня за ужином тетушка держалась даже прямее, чем всегда; она еще крепка, она проживет долго и много-много лет будет владеть зеленым кошельком, недвижимостью и капиталами командора Г. Годиньо… Несчастный я человек! Сколько лет мне еще перебирать нудные четки бок о бок с ненавистной старухой, лобзать в церкви Благодати божией ногу господа, липкую от несметных поцелуев лиссабонского дворянства, таскаться на акафисты, обдирать коленки перед распятием, глядеть на костлявое, изувеченное тело божие? Горькая доля! И вдобавок я лишился единственной награды за тягостное служение Иисусу — сладких объятий Аделии…

Утром, оседлав лошадь и нацепив шпоры, я пошел к тетушке узнать, не будет ли каких благочестивых поручений в церковь св. Роха (был день этого чудотворца). Тетушка в тонкинской шали, небрежно спущенной с плеч, уютно сидела на софе в маленькой гостиной, посвященной достославным деяниям святого Иосифа, и, раскрыв на коленях большую приходо-расходную книгу, внимательно ее изучала. Против нее, заложив за спину руки, молча стоял добряк падре Казимиро и с загадочной улыбкой рассматривал узоры на ковре.

— Пойди-ка сюда, пойди-ка сюда! — сказал он, когда я вошел с почтительным полупоклоном. — Послушай, какая новость! Ведь ты у нас молодец, уважаешь старость; ты заслужил награду у бога и у тетушки. Подойди поближе, дай я тебя обниму.

Я улыбнулся, слегка обеспокоенный. Тетушка убрала счетную книгу.

— Теодорико, — заговорила она, выпрямившись и скрестив на груди руки. — Теодорико! Я тут посоветовалась с падре Казимиро и решила, что некий человек, одной со мною крови, живущий у меня в доме, должен по моему поручению совершить паломничество в святую землю…

— Счастливчик! — вставил падре Казимиро, сияя от радости.

— Это решено, — продолжала тетушка, — ты едешь в Иерусалим и другие евангельские места. Я делаю это для себя; я желаю через твое посредничество почтить гроб господень, поскольку сама ехать не могу… Благодарение богу, деньги у меня есть; к твоим услугам будут все удобства; не будем терять время на раздумья; надо поскорее исполнить долг перед господом; ты выезжаешь через месяц, не позднее… А теперь ступай, мне нужно поговорить с падре Казимиро. Нет, спасибо, никаких поручений к святому Роху не будет: с ним я сама все уладила.

Я пролепетал: «Спасибо, тетечка! До свиданья, падре Казимиро», — и ретировался, огорошенный.

Поднявшись к себе, я долго, с удивлением рассматривал свое лицо и бороду, на которой в скором времени осядет пыль Палестины… Потом рухнул на кровать.

— Вот еще комиссия!

Ехать в Иерусалим! Да где он, этот Иерусалим? Я бросился к сундучку, где хранились учебники и старая одежда, вытащил географический атлас и, разложив его на комоде перед пречистой девой до Патросинио, принялся искать Иерусалим; он должен быть там, в землях неверных, где по извилистым дорогам ползут тягучие караваны, где лунка воды на дне колодца — драгоценнейший дар творца…

Палец мой так долго бродил по карте, что утомился от дальних странствий и остановился отдохнуть на изгибе какой-то реки: сдавалось мне, что она похожа на священный Иордан. Но при ближайшем рассмотрении оказалось, что это Дунай! И вдруг жирное черное слово «Иерусалим» возникло посреди

Вы читаете Реликвия
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату