– Ты, мама, шутишь с нами, – Черкез хмурил сросшиеся у переносья густые брови. – Мы не маленькие, мы должны знать, чем занимается наш отец. Куда он все ездит?
– Вот возвратится отец – у него и спросите, – в сердцах отвечала Корпе.
Проведя дома четыре дня, Аманли, забеспокоившись, поутру стал собираться в Ташауз. Он уже седлал коня, когда его окликнул вбежавший в мазанку Кандым:
– Верблюдов наших на месте нет! – выдохнул юноша, запыхавшись от бега. – Кто-то снял с них путы и погнал к пескам. Видать, не вор – вернулся назад потому что… Обут пришелец в чарыки, бегал, как лошадь, гнал верблюдов, торопился… Пакостник какой-нибудь… Черкез по следу пошел, а меня за водой и хлебом послал. За ночь-то верблюды далеко ушли. Я тоже – мигом… Мама, где мой хорджун?
– Да, да, не мешкай, сынок! – Аманли мотнул головой, досадуя на непредвиденный случай, и стал расседлывать коня. – Подожду, когда вернетесь…
Едва Кандым скрылся из виду, как прибежал сосед Шырдыкули, юркий, бойкий человек с ехидной складкой у тонких губ. Аманли недолюбливал льстивого односельчанина, зная, что этот бывший лавочник всегда появляется некстати. Он вечно что-то ищет, суетится; то у него ишак отвязывается и уходит в пески, то овцы разбегаются в непогоду; он по поводу и без повода прибегает в мазанку Аманли; чует душа лавочника – неспроста живет тут Аманли. Разговаривая, пронырливый сосед отводит глаза, смотрит вниз, на ноги собеседника.
Чекист Аманли, лишь по наитию чувствовавший в Шырдыкули врага, скрытого и злобного, всего о нем не знал. «С чего бы это он стал чаще и чаще встречать в песках Кандыма, Черкеза? Выведывает обо мне что-нибудь? Прощупать бы типа не мешало… Придется справиться о нем в Ташаузе: должен же кто-то знать о нем подробности…»
– Выручи, сосед, – слезливо причитал Шырдыкули. – Вечером сын свалился с верблюда, руку сломал… Слышал я, ты костоправ хороший, рука легка, как у ангела… Говорят, и мумие у тебя есть.
Аманли изумился дотошности соседа, но речь шла о мальчишке, попавшем в беду, и он, молча отыскав завязанные в узелок буроватые комочки горного воска, спросил:
– Когда это он успел руку сломать?
– Да вчера еще угораздило, – торопливо, будто давясь воздухом, проговорил Шырдыкули. – Саксаул разгружал, а верблюд испугался чего-то, взбрыкнул… Шайтан! Свалил сына, и саксаулом привалило. С ночи мечется в жару…
– Чего ж вчера не пришел?
– В тягость не хотел быть… Вы уж спать легли…
В сердце Аманли заполз холодок сомнения: не Шырдыкули ли угнал в пески верблюдов? Откуда он здесь появился? К дому подходил? Но его следов Кандым не заметил… Может, замел? Как лиса хвостом… Не такой уж он стеснительный, чтобы с соседями церемониться. Руку занозит – весь аул на ноги поднимет, на дню к Аманли раз сто прибежит. А тут беда такая: «В тягость не хотел быть!..»
Выходя из мазанки, Аманли протянул руку за карабином, стоявшим в углу, и если бы в тот миг обернулся, то заметил бы, как заволновался Шырдыкули, будто собираясь отговорить его брать оружие. Но Аманли отставил карабин: не идти же к больному мальчишке вооруженным. Собрался было захватить маузер, запрятанный в мазанке под стеной, но, сообразив, что Шырдыкули увидит, передумал.
Из дому Аманли вышел налегке, торопясь поскорее помочь мальчишке. Шырдыкули, бормоча что-то невнятное, едва поспевал за размашистым шагом чекиста.
По дороге к соседскому хуторку Аманли услышал позади себя конский топот. Он спиной почувствовал всадников. Их было двое. Они подкрались по суходолу Узбоя и, подскакав к мазанке чекиста, спешились, на ходу оголяя маузеры.
Впереди от дома Шырдыкули отделились еще три конника в поблескивающих на солнце темных кожанках. Они во весь опор неслись на Аманли. «Свои, чекисты!» – облегченно вздохнул Аманли, но радость тут же сменилась тревогой, отдавшись болью куда-то в живот, выступила холодной испариной на лбу. Во всадниках он узнал Эшши-бая, Хырслан-бая, а третий, едва державшийся в седле, в белом барашковом тельпеке, оказался Халлы Меле, один из басмачей, которого Аманли видел в лагере Джунаид- хана. «Значит, те двое у кепбе – тоже переодетые басмачи», – мелькнуло в голове Аманли. Он видел, как они грубо втолкнули обратно в двери мазанки Корпе, выбежавшую на конский топот. Один из басмачей зашел в кепбе, вынес оттуда карабин Аманли и, похохатывая, приторочил его к седлу своего коня.
Аманли не побежал. Кругом степь, спереди и сзади враг, а у него с собой нет даже револьвера. Шырдыкули бочком обошел Аманли и, угодливо выгнув спину, уже семенил навстречу всадникам.
Запоздалая догадка осенила Аманли: так вот кто заманил его в ловушку, отослал сыновей в пески… Будь рядом Кандым и Черкез, отбился бы Аманли от пятерых басмачей. Да имей он сейчас оружие, так живьем бы в руки бандитов не дался.
– Не ждал гостей?! – с издевкой произнес Эшши-бай, осаживая взмыленного вороного. – А мы вот, Аманли, не стали чиниться, пренебрегли обычаями и явились незваными… Веди нас в свой дворец!
Эшши-бай и Хырслан-бай, не закрывая за собой двери, вошли в мазанку, пропустив вперед Аманли. Халлы, басмач в белом тельпеке, морщаясь и охая, едва сполз с коня, сел тут же у порога. Он, вероятно, был ранен или занемог. Один из басмачей, зачерпнув ковш воды, подал ему напиться.
– Может, зайдешь, Халлы? – Эшши-бай, стоя в дверях, с язвительной ухмылочкой поглядывал на занедужившего Халлы Меле. – Здесь тельпеки тоже есть. Целых три. Красивые, курчавые… Не хуже того, что у тебя на голове…
– Не до шуток мне, Эшши, – страдальческая гримаса исказила красивое лицо Халлы. – Поедем скорее… Что мы забыли тут? Иль я сам, один уеду…
Аманли не уловил истинной подоплеки этой перепалки, но понял, что Эшши-бай ненавидит Халлы. Басмач в белом тельпеке тоже не скрывал своих чувств.
– Что уши развесил, комиссар? – куражился теперь Эшши-бай над Аманли. – Мотаешь на ус, запоминаешь наш разговор, надеешься в живых остаться, чтобы донести… Сколько тебе платят твои большевики? И впрямь, как в священном писании, вероотступникам – чины, богатство, слава, а мусульманам – расплата… нашими головами…
– Если ты еще не забыл молитву, то лучше помолись Аллаху, покайся, – глаза Хырслан-бая, вперившиеся в бледное лицо Аманли, сузились хищным прищуром. – Что молчишь, большевистский холуй?! Ты, нечестивец, не дал моему брату произнести молитвы… За что ты убил Дурды?!
– Дурды-бая я и пальцем не тронул, – Аманли шагнул к Хырслану и заметил за его спиной, в углу, сжавшуюся в комок жену. В глазах Корпе застыли слезы, отчаяние, но не страх. Это ободрило Аманли. – Дурды-бай был умным человеком, он раскусил Джунаид-хана, понял, в какую он пропасть ведет туркмен… Твой брат просил передать…
В тот же миг грянул выстрел, за ним второй. Аманли удивленно вскинул брови на стрелявшего Эшши-бая, дернулся и, перехватив одной рукой живот, другой – грудь, рухнул лицом вниз.
Корпе бросилась к мужу. Эшши-бай, не целясь, выстрелил ей в затылок. Она тихо, словно большая птица, распростершая крылья, легла ничком рядом с бездыханным телом Аманли.
– Чего спешишь? Волки, что ли, гонятся?! – Хырслан, вращая глазищами, недовольно покосился на Эшши-бая. – Послушали бы… Я сам хотел его прикончить.
– Нечего его слушать! – Эшши-бай, поставив маузер на предохранитель, с шумом опустил в деревянную кобуру. – Вероотступника слушать? От его речей за версту поганой свининой разит… На твоем месте я бы и в лицо ему не взглянул. Он твоего брата порешил, а ты уши вывернул: «Послушали бы!»
В дверях показался запыхавшийся Шырдыкули, что-то зашелестел на ухо Эшши-баю. Тот выглянул в дверь – вдали показался Кандым, ведший на поводу верблюда.
– Щенок!.. – выругался Эшши-бай и раздраженно крикнул басмачам, стоявшим у мазанки: – Чего вы глаза мозолите?! Спрячьтесь где-нибудь! Ослепли, что ли? Он вооружен… Какая нелегкая его так рано принесла?
– Аллах все видит! – Хырслан-бай оголил маузер. – Этого, Эшши, позволь мне, я сам… Я не прощу себе, если сам не отомщу за кровь брата…
– Да, да… – задумчиво произнес Эшши-бай, словно сожалея, что юноша появился. Его скорый приход не входил в расчеты бая: Кандым раньше Черкеза отыскал отбившегося от других верблюда, который не успел уйти далеко.
