советской власти в фаворе и назначен башлыком – главой, председателем над кочевниками, а в помощь ему, чтобы повиновались, прислан из Ташауза русский комиссар Михаил Грязнов. И теперь все налоги со скотоводов собирали десять сборщиков, назначенных самим Атда-баем.
Люди Абдуллы Тогалака не рядились, не торговались – таков был наказ хозяина. Они разгрузили верблюдов, дали им роздых, а затем погрузили все, что было припасено на складе Атда-бая, который, вручая им небольшой пакет с понятными только ему и Грязнову расчетами, сказал:
– Передайте вашему благодетелю, пусть пришлет следующий караван через месяц.
Едва караван скрылся из виду, Атда-бай позвал к себе всех десятерых сборщиков налогов. Они уже знали, что к баю надо идти при оружии, на конях, готовыми отправиться в дорогу.
И ушли на дальние колодцы тяжело груженные верблюды, чтобы доставить басмаческим сотням все, что выменял Атда-бай у Абдуллы Тогалака. Тут уже хромец не скупился – не свое отдавал, а взамен юзбаши щедро присылали ковры, парчу, золото, украшения. Долг, как говорится, платежом красен.
Едва уехали сборщики, как в урочище влетел на коне Мами Курбанов, резко осадил у юрты Атда-бая взмыленного ахалтекинца и, забыв даже поздороваться, бросил с порога:
– Пропали мы, бай-ага! Плохи наши дела!.. – Мами, рослый и грузный мужчина, плюхнувшись на ковер, схватился за голову. – Что делать? Не убежишь – не спасешься, а в Иран с собой не захватишь…
– Да говори толком! – спросил Атда-бай. – Что стряслось? В эти черные дни я ничему не удивлюсь. Говори!
– Колодцы байские национализируют!
– Что-то премудро говоришь…
– Отбирать колодцы будут, раскулачивать! Советам передают, а они – шантрапе всякой…
– Сначала отобрали мельницу, потом дома, добро. – Морщинистое лицо Атда-бая исказилось в плаксивой гримасе, стало похожим на печеное яблоко. – А теперь до колодцев добрались?! Двенадцать колодцев вырыл мой дед, четыре сработаны при отце… Десять кяризных мастеров – иранцев, плененных в бою, отрыли эти колодцы. Двум самым покладистым отец даровал свободу, а остальных продал на хивинском базаре. Он их поил-кормил… Вот откуда эти колодцы! В могиле перевернутся мои предки!..
– Может, еще обойдется, бай-ага? – В голосе Мами Курбанова затеплилась надежда. – Среди большевиков есть еще преданные нашему делу люди. В аулах муллы и ишаны стараются, дайхан, их жен на бунты подбивают… Сумели же мы создать ваш колхоз по родовому принципу, всех ваших родичей в правление воткнули, а вас башлыком посадили… Не так уж плохо, если мы сами со всей округи налоги выколачиваем. Поди, пока разберутся… А Каракумы, слава Аллаху, необъятны, когда еще до каждого колодца доберутся… Большевикам свою бы кашу расхлебать, которую сами заварили. Нашлись у них дуралеи – мечети кое-где позакрывали, базары поразгоняли. Тут, конечно, без подсказки наших не обошлось. Но большевики сами себя подсекают по ногам. А хромой человек… – Мами осекся, вспомнив, что Атда-бай тоже хромец, но тут же нашелся: – Пока советская власть расчухает, что они сами, своими руками натворили, колхозы развалятся. А там, смотришь, и наши друзья из-за кордона поспеют. Так что навряд ли у них руки до колодцев дойдут.
– Что ж ты тогда, не видя воды, задницу свою оголяешь? – Атда-бай, уловив слова о «хромом человеке», мстительно поджал губы. – Надо делать все, чтобы развалить Советы изнутри. Мой друг Абдулла Тогалак пишет, что половину своих доходов тратит на подкупы советских работников, спаивает их, терьячным дымом обкуривает. Есть даже баи, что своих дочерей ответственным работникам в постели подкладывают. А то выдают за них замуж – с зятем легче договориться, чем с чужим дядей… – Атда-бай достал из кармана смятый листок, протянул его Курбанову. – Вот что потребовали от Советов баи Аимского района. Они такую бучу подняли, середняков подбили… Прочти!
Курбанов развернул листок, прочел вслух:
– «Распустить колхозы, договора на посев хлопка заключать по желанию каждого, прекратить работу по раскрепощению женщин, браки заключать по шариату, распустить сельсоветы, открыть мечети, освободить всех мулл от налога, разрешить свободную торговлю, отменить классовый принцип при обложении налогом, уничтожить списки кулацких хозяйств…» Это здорово! – захлебывался от восторга Курбанов, потрясая письмом. – Это действительно целая программа! Только они пишут, а мы действуем. Видать, однако, умные головы писали…
– Поживем – увидим. – Лицо Атда-бая чуть разгладилось, в голосе задребезжала угроза. – Если Советы наложат лапу на колодцы, тогда я знаю, что мне делать!..
Весть о национализации колодцев все же изрядно обеспокоила Атда-бая. Не мешкая, он отрядил трех своих сыновей на ближний колодец, где жили четыре брата-конгурца, задолжавшие ему за воду: чего доброго, отдадут байский долг большевикам.
– Не давайте спуска этим конгурцам, – наставлял сыновей Атда-бай. – Это проклятое племя жилдунов[17] и скандалистов…
– Но, отец, ты же сам из Конгура! – изумленно перебил его младший сын. – Разве все мы не конгурцы?!
– Это мать твоя из Конгура! – озлился Атда-бай, – потому она, как и ты, такая строптивая. Не перебивай старших! Запомните, вы не конгурцы! В Конгуре наши предки поселились. Пращуры же наши из великого племени каджаров. Запомните – в ваших жилах течет кровь великих и непобедимых каджаров!
– Отец! – снова перебил его озорной голос младшего сына. – Каджары не те ли, что, перепившись, орут: «Да здравствуют мертвецы!» Говорят, что в Мерве самое почетное ремесло – это ремесло мойщика трупов. Чем больше мертвых, тем больше прибыли. Мойщики признают только мертвых, ибо они безропотны, покорны воле живого…
– Не святотатствуй, сопляк! – Атда-бай сжал кулаки, нахмурил брови. – Каджары – это великое племя полководцев, шахов. Отец ваш каджар, значит, и вы каджары! Мать тут не в счет… Племя конгурцев только и славилось своей бесстыдной наглостью.
– Ну, посмотрим, какие они ушлые, – бахвалился старший байский сын, подъезжая к колодцу, где жили должники.
– Лишь бы не слишком смелые, – острил младший сын. – Все ж как-никак по матери они мне родичи…
Байские сыновья приехали в час, когда все четверо братьев были дома. Те сразу смекнули, чем обязаны такому необычному визиту, но по законам туркменского гостеприимства пригласили приехавших в юрту, поставили перед ними чай, еду. Закончив трапезу, старший сын Атда-бая завел разговор:
– Мы приехали сюда по воле отца. Он говорит, что братья-конгурцы всегда исправно платили, но нынче с ними что-то произошло…
– О каких долгах речь, если колодцы теперь не принадлежат вам? – перебил старший конгурец.
– О прошлогодних, – ответил байский сын. – Ведь в прошлом году колодцы еще были во владении отца.
– Советская власть отменила эти долги!
– Кто сказал вам такую глупость?
– Раз вам невыгодно, то глупость? Добрая весть всегда с крыльями.
– А должок все-таки придется отдать. – Старший байский сын нарочитым жестом поправил на боку кобуру маузера. – Отец ни перед чем не остановится…
Сын бая не успел договорить, как конгурец, выхватив из-за пояса большой чабанский нож, с силой вонзил его в большой керсен – деревянную чашку, наполненную до краев кислым молоком. Широкое лезвие из дамасской стали, пробив крепкое тутовое дерево, дастархан, затем толстую кошму, ушло в песок – только желтоватая костяная ручка выделялась на белоснежном фоне молока, чуть расплеснувшегося через края посудины.
Этот выразительный жест хозяина дома означал, что он принимает вызов байского сына, но этикет не позволяет ему быть неучтивым с гостями, хотя они и незваные.
– Нам все понятно. – Младший байский сын, насмешливо взглянув на своего старшего брата, у которого на миг отнялся язык, воскликнул: – Ай да конгурцы!
Прослышав о новом законе советской власти, не захотели возвращать Атда-баю долги и на других колодцах. Не очень удачно съездили и сборщики налогов. А срок прибытия каравана Абдуллы Тогалака на
