Полтора дня шли по следу. Потом банда разбилась на две группы. Я говорю командиру, что басмачи какую- то хитрость затеяли, а он мне: «Глупости мелешь, старик!» Но я ему точно сказал, в какой группе Эшши- хан, – там, где было семьдесят басмачей. Я след Эшши-хана знаю, у него походка отцовская, джунаидовская. Ходит, как будто землю придавить хочет, больше пятками вдавливается, а через три-четыре шага правым носком песок загребает. У каждого человека свой след. Ну вот, – Шаммы Белет снова стрельнул глазами в Стерлигова, тот заерзал на месте, – спрашиваю я командира: за какой группой пойдем? А он: «Будем преследовать малую группу!» Нам тоже следовало разделиться.… Зачем же упускать? Командир оборвал меня, дескать, ты – следопыт, занимайся своим делом, и объявил, что лучше сначала разгромить маленькую группу басмачей, а потом, мол, легче и с остальным справиться. Я все ж не утерпел и говорю – тогда уж лучше словить сначала Эшши-хана, иначе уйдет, ищи потом ветра в поле…
– Вы кое-что недоговариваете, товарищ Шаммы Белет! – Стерлигов, не утерпев, вскочил с места.
– Вы не перебивайте, – председательствующий поднял руку. – Мы дадим вам слово.
– Я все скажу, товарищ командир, – спокойно ответил Шаммы Белет. – Вот… Повстречался нам один чабан, прилизанный такой, руки холеные, как у нашего эскадронного писаря, глаза бегают, а нашему командиру пришелся по душе. Потому что говорил то, чего хотелось ему услышать. И этот самый… сказал, будто у той группы, которую мы преследуем, есть золото… Потому, мол, Эшши-хан разделил сотню, чтобы золото в руки красных не досталось. Не поверил я и командиру сказал о своих подозрениях: Эшши-хан не такой, умрет, а с золотом не расстанется… А командир и слушать меня не захотел. Почти до самого Куня- Ургенча дошли, а там басмачи рассыпались, как песок…
– У меня есть вопрос к товарищу Шаммы Белету, – не утерпел все-таки Стерлигов. – Скажите, пожалуйста…
– Василий Родионович, – перебил его председательствующий, – когда получите слово, тогда все и скажете. Хотите выступать?
– Нет, я пока выступать не буду. Послушаю.
Председательствующий вновь обратился к залу, и из первых рядов к трибуне прошел Григорий Колодин, исполнявший в походе обязанности заместителя командира отряда.
– Все, что здесь рассказал Шаммы-ага, сущая правда. – Колодин говорил, повернувшись лицом к президиуму. – Товарищ Стерлигов, скажу, грамотный человек. Не чета таким, как я, которые и в церковно- приходской школе не доучились. Но одной грамоты, скажу, в нашем революционном деле маловато. Нужна еще революционная сознательность, горение, человечность. А как вел себя товарищ Стерлигов? Скажу, срам один! Как удельный князек, что тебе каракумский хан, скажу…
– Вы, товарищ Колодин, не заговаривайтесь, – перебил Стерлигов. – Оскорблять не имеете права!
– Неужто правда, оскорбление? – Колодин повернулся лицом к залу. – Ваши поступки говорят о том, что вы, товарищ Стерлигов, скажу, человек несознательный… Быть грамотеем ума великого не требуется, а вот хорошим товарищем, настоящим командиром да еще и отцом для бойцов, строгим, справедливым, – это, скажу, вам не удалось. С Шаммы-агой, этим уважаемым человеком, вы обходились как с мальчишкой, помыкали, будто денщиком. Вспомните, я ведь тоже предлагал разбить наш отряд на две группы и гнать басмачей без передыху. А вы, товарищ Стерлигов, все кочевряжились, дескать, давайте сначала золотом завладеем. А мне кажись, тут дело-то было совсем не в золоте. Сам товарищ Стерлигов, скажу, не очень верил, что у басмачей есть золото.
– Товарищ Горбунов, – перебил Стерлигов, обращаясь к председательствующему, – оградите, прошу вас, меня от подобных оскорблений. Мои революционные заслуги…
– Каждый вправе высказать свое мнение, – спокойно заметил председательствующий. – Наберитесь, пожалуйста, терпения, не перебивайте ораторов, – и, кивнув Колодину, добавил: – Продолжайте.
– Если б тогда товарищ Стерлигов, – продолжал Колодин, – разбил наш отряд на две группы, то Эшши-хан не напал бы на Ярмамед… Скажу, положа руку на сердце… Тут и мы маху дали, не настояли на своем. Да и поздно поняли, что к чему. А разобрались – что после драки-то кулаками махать? Стерлигову же поперек слова не скажи. Скажешь, белый свет покажется не мил. В характере товарища Стерлигова, скажу, есть одна черта: никому не верит, кроме себя… Да ништо так можно? У Дахлы мы наскочили на басмаческое становище. Бандитов было человек тридцать – сорок. Завидели они нас – и деру, оставили впопыхах оружие, верблюдов, имущество… Мы в погоню, но командир запретил преследовать противника. За две недели мы ни с кем не вступили в бой, а товарищу Стерлигову хоть бы хны, лишь бы с врагом не встречаться. Неужто такой осторожный? И еще один факт перескажу. Басмачи, я уже говорил, в суматохе побросали много оружия. Я предлагал раздать его краснопалочникам – встречались нам в пути боевые ребята, видать, голь перекатная, бедняки… К нам обращались два председателя аулсоветов, просили вооружить краснопалочников… Так командир отказал им. Вступился я за них, так он меня оборвал: «Не твоего ума дело!.. Не верю я этим чучмекам. Все они – басмачи». После, когда уже возвращались на Ярмамед, командир говорит мне: давай, мол, в рапорте командованию укажем, что оружие, дескать, в бою добыли…
Зал возмущенно загудел; председательствующий, призывая к порядку, зазвонил в колокольчик, затем о чем-то пошептался с сидевшим рядом Чары Назаровым и предоставил слово Герте.
– Наш поход я представляла, – заговорила Герта, заливаясь густой краской, – очень тяжелым и трудным. А он оказался чем-то вроде прогулки. Вот только, оказывается, во время этой прогулки лилась кровь наших товарищей. Все мы знали, что через четыре дня должны были вернуться на Ярмамед. Не хватило у нас настойчивости, чтобы убедить командира. Заставить его, наконец. Правда, в Красной армии дисциплина, слово командира – закон… Мне трудно судить в военных вопросах и за две недели тоже трудно составить о человеке полное представление. Но то, что у товарища Стерлигова есть любимчики и нелюбимчики…
– Вам, товарищ лекпом, грешно на меня обижаться, – снова не утерпел Стерлигов.
– А я и не обижаюсь на вас, – мило улыбнулась Герта. – Кстати, командир не обходил меня вниманием, даже чрезмерным, мне было просто неудобно порою… Мне обидно за тех, которые ни за что ни про что попали к вам в немилость. Вы ведь можете невзлюбить человека только за то, что к нему с уважением относится, например, Бегматов или Таганов. Или вы почему-то делили людей на своих и тагановских. Вы сами так порождали рознь в отряде. Но я знаю, что те, кого вы считаете своими, осуждают вас, но не могут набраться смелости сказать вам это в лицо… И потом, мне не нравится ваша двойственность. Не мужская это черта! Людям в глаза вы говорите одно, а за глаза – другое…
– Герта, вы скажите про нож, – подал из зала реплику рослый кавалерист со знаками отличия отделенного командира.
– Вот вы сами и скажите, – бросил из президиума Касьянов.
– И скажу. – Командир отделения вышел на трибуну и, сильно окая, заговорил: – Ночью мы наткнулись на чабанский кош, подумали – басмачи, окружили. Хотели, как снег на голову, тихо-спокойно. Да кто-то из наших, видать, не то с перепугу, не то от волнения, выстрелил. Опосля на поверку вышло, что сам командир и бабахнул. Смехота одна… Чабаны выскочили, собаки залаяли. Туркменский волкодав собака-то умная, завидит человека с оружием – остережется, не бросится, как дворняга глупая. Ну а наш командир возьми да и пристрели одного пса. Хозяин собаки так горевал… Туркмен своего пса на десяток баранов не променяет. Помню, товарищ Колодин все винился перед чабанами… А товарищу Стерлигову как с гуся вода, будто так и надо. Да, про нож хотел сказать, а припомнилось другое. Так вот… Окружили кош, видим – не басмачи. Стоим каждый на своем месте, ждем команды. А наш командир начал в чабанских шмотках копаться, говорил, что терьяк, ну этот самый опий контрабандный, искал будто… Утром, когда мы отъехали от чабанского коша, товарищ Стерлигов достал из переметной сумы большой туркменский нож с красивой костяной ручкой, пристегнул его к поясу и щеголял, как князь… Вот так-то оно, дорогие товарищи. Негоже чекисту руки свои марать. Мы – надежда народа и его власть, красные воины, чекисты. Советскую власть в Каракумах представляем. Что о нас люди скажут?..
Допоздна затянулось собрание. Выступили многие, хотя желавших высказаться было еще больше. О Стерлигове никто не обмолвился даже единым добрым словом, осудили его все, от рядового красноармейца до командира.
В заключение слово получил Стерлигов. Битый час сбивчиво и сумбурно говорил он о себе, о своих заслугах. Его перебивали из зала репликами, призывали выступать по существу, но председательствующий
