Задумчиво и строго смотрела королева Наваррская на праздник, устроенный в честь ее сына. Находившиеся поблизости придворные дамы обратили внимание, что королева то бледнела, то краснела, причем румянец был ярким, нездоровым. Но Жанна д'Альбре, казалось, не обращала никакого внимания на эти зловещие симптомы. Она все время искала взглядом сына Генриха и беспокойно следила за ним. Тут на глаза ей попался граф де Марильяк, пробивавшийся через толпу придворных, чтобы поговорить с королевой. Жанна Наваррская улыбнулась и протянула ему руку. Придворные расступились, и сиявший от переполнявшего его счастья граф уже склонился, чтобы поцеловать протянутую руку королевы.
Но внезапно королева поднесла руку ко лбу, потом к горлу, сильно побледнела, холодный пот выступил у нее на лбу. Жанна д'Альбре упала на пол.
— Королеве плохо! Воздуху! Воздуху! — закричал изменившийся в лице Марильяк.
Дамы зашумели, началась суматоха.
— Боже мой! Что с моей дорогой кузиной? — раздался нежный, полный тревоги голос.
К королеве Жанне подошла Екатерина Медичи. На лице ее было написано искреннее участие и волнение.
— Скорее! Скорее! — крикнула Екатерина. — Найдите метра Амбруаза Паре.
Два десятка придворных бросились на поиски королевского лекаря. А Екатерина вынула флакон с солями и дала его понюхать королеве Наваррской. Жанна д'Альбре пришла в себя и прошептала:
— Ничего страшного… Мне лучше… Это от жары, от волнений… А это вы, дитя мое… — проговорила она, узнав Марильяка.
— Да, мадам! — прошептал потрясенный граф. — Молю небо взять мою жизнь вместо вашей!
Появился Амбруаз Паре и склонился над королевой.
— Генриха! Генриха! Позовите моего сына! — вдруг закричала, задыхаясь, королева Наваррская. — Руки… руки горят…
Паре осмотрел руки королевы, а кто-то из придворных бросился разыскивать Генриха Беарнского. Жанна вновь потеряла сознание, и флакон с солями уже не помогал. Прибежал Генрих и понял, что его мать умирает. Он схватил за руку Паре и чуть слышно спросил:
— Правду, скажите мне правду, сударь! Потрясенный Паре ответил:
— Королева умирает.
Генрих опустился на колени и взял руку Жанны. Он зарыдал, а Марильяк, чье горе было безгранично, прислонился к колонне, чтобы не рухнуть на пол.
Из одного зала в другой, гася смех и радость, пронесся вопль:
— Королева умирает!
Прибежал Колиньи. Королеву окружили Конде, д'Андело и другие гугенотские вельможи. Все смутно чувствовали, что эта смерть — лишь первая из чреды тех несчастий, что обрушится на них в самом ближайшем будущем.
Страшная весть дошла и до Карла IX. Король побледнел и чуть не закричал, но устремленный на него взгляд королевы-матери заставил сына замолчать. Этот взгляд настойчиво и красноречиво рекомендовал Карлу не открывать рта. Король понял, опустил голову и коротко произнес:
— Все, праздник закончен!
Через двадцать минут все огни были потушены и Лувр, казалось, заснул.
В молельне тихо разговаривали Екатерина Медичи и Руджьери, сообщники, только что совершившие преступление.
— Что она говорила? — спросил астролог.
— Кричала, что все горит, особенно руки.
— Перчатки подействовали…
— Да, мой друг, твоя шкатулка — просто чудо!
— Да, чудо… Но как вам удалось вручить Жанне шкатулку, не вызвав при этом подозрений?
На следующий день в Париже распространился слух, что королева Наваррская скончалась от какой-то внезапной болезни, вроде смертельной лихорадки. Тем, кто удивлялся неожиданной смерти, отвечали, что одной еретичкой меньше стало, а грандиозные празднества, намеченные на день бракосочетания Генриха Беарнского с Маргаритой Французской, все равно состоятся.
VIII. Жило
С одним из героев нашего повествования, несчастным лакеем Жилло, мы расстались как раз в тот момент, когда его дядя Жиль отсек ему оба уха. Итак, бедный Жилло рухнул без сознания на сырую землю, в одном из подвалов дворца Месм.
Читатель помнит, что его любящий дядюшка спросил при этом своего хозяина, маршала де Данвиля:
— Что делать с этим идиотом? Прикончить?
— Нет! Он нам еще пригодится! — хладнокровно ответил маршал.
Пролежав некоторое время без сознания, Жилло пришел в себя. Он поднес руки к ушам, смутно надеясь, что все пережитое было лишь страшным сном, но пальцы наткнулись на тугую повязку на голове. Пока Жилло лежал, дядя сделал ему компресс из вина и растительного масла на раны, где когда-то были уши.
— Уши!.. Мои уши! — жалобно застонал Жилло. — Я изуродован… на меня теперь страшно взглянуть… Но, похоже, я не оглох! Ведь свой голос я слышу…
Жилло поднялся, покрутил головой, прислушался к собственным ощущениям. Раны ныли, но чувствовал он себя довольно сносно, словно и не пережил тех страшных минут.
Надежда вернулась к нему. Преодолевая боль, Жилло попытался подняться по лестнице, но тут открылась дверь и в подвал кто-то спустился. Это был достойный дядюшка Жиль.
«Пришел прикончить меня! — в смятении подумал Жилло. — Маршал, видно, приказал…»
Но, к великому удивлению племянника, дядя широко улыбнулся ему.
— Ну что, дружочек? Как ты себя чувствуешь?
— Да как вам сказать, дядюшка… плоховато…
— Мужайся! О тебе позаботятся, подлечат, и все пройдет!
— И вы не убьете меня?
— Глупенький! Зачем мне это? Монсеньер к тебе милостив. Он не только милостиво дарит тебе жизнь, но хочет подарить и богатство.
— Богатство… — зачарованно пролепетал Жилло.
— Ну да, дурачок! Конечно, если ты будешь верно служить монсеньеру, тогда он забудет о твоем постыдном предательстве.
— Дядюшка, дорогой дядюшка, клянусь, я все сделаю, все…
— Тем лучше. Будь предан нам, а богатство уже само плывет к тебе в руки.
Читатель помнит, что жадность была основным пороком Жилло и именно этот порок и погубил его.
— Во всем готов повиноваться вам, дядюшка! — с искренним волнением воскликнул Жилло. — Что приказывает мне монсеньер?
— Первый приказ — выздороветь!
Дядя Жиль, заботливо поддерживая племянника, привел Жилло к себе в комнату, уложил в собственную кровать и принялся самоотверженно ухаживать за ним.
У Жилло началась сильная лихорадка. Двое суток он метался в бреду и все умолял дядю вернуть ему уши. Терпение Жиля не выдержало, и он пригрозил племяннику, что заткнет ему рот кляпом. На шестой день лихорадка спала, на десятый зарубцевались раны на голове, и Жилло смог подняться. А еще через две недели он вышел на улицу.
Первым делом Жилло купил себе несколько круглых шапочек, плотно охватывавших всю голову до самых бровей. На такую шапочку он надел обычную шляпу и, рассмотрев себя в зеркале, пришел к выводу,
