6
Должно быть, он потерял сознание – и скорей всего, не раз. Наконец – он не мог бы сказать, когда – избиение прекратилось.
Сознание возвращалось постепенно, вместе с потоком ощущений, нараставшим, будто он постепенно увеличивал громкость мира. Легкое неудобство, какое можно испытать, слишком долго пробыв в медитации, постепенно сменялось жгучей, пульсирующей болью в ребрах, в спине; в паху она превращалась в пробившую ядра спицу – одновременно тупую и острую, уже знакомую и настолько яростную, что подкатывала тошнота.
И свет: тусклый, кровавый, сочащийся сквозь закрытые веки. При попытке прищуриться заболело избитое опухшее лицо. Кто-то держал его голову на теплых, мокрых коленях. Он боялся открыть глаза. И этот запах – гнилостная вонь хищника…
Эта вонь говорила о том, на что он не в силах был посмотреть.
– Теперь ты понимаешь? – спросил Коллберг, поглаживая Тан’элКота по щеке, словно Богоматерь скорбящая. – Мы на одной волне?
Тан’элКот отшатнулся.
Невольно.
Лицо его вспыхнуло от стыда, от унижения, от осознания собственной уязвимости. Некая отстраненная часть его рассудка абстрактно пережевывала эту мысль, изумляясь эмоциональным эффектам банального насилия.
Коллберг ждал, терпеливый, как ящерица, но Тан’элКот был не в силах ответить.
– Что же, – невозмутимо проговорил Коллберг. – Как ты можешь догадаться, твое интервью репортеру Клирлейку не показалось мне забавным. Совсем. Ты думаешь, что я могу не выполнить свою часть сделки. Это оскорбительно. Ты думаешь, что можешь подчинить меня своей воле при помощи общественного мнения и политического давления. Это еще более оскорбительно.
Он извернул шею и в упор уставился в застывшие глаза Тан’элКота.
– Больше не старайся оскорбить меня. Не люблю.
Бывший император попытался заговорить, но остаточные эффекты шокового разряда позволили ему только прохрипеть невнятное «нннн…. нннн….».
Это и к лучшему: он не до конца еще взял себя в руки. Он вспомнил о Вере, о ее связи с речным божеством и уцепился за эту мысль. Если он сможет удержать ее в себе, надежно замкнуть в глубине зрачков, то сможет пережить и все остальное. Ему достаточно выжить. Тогда он снова станет Ма’элКотом и в тот день сможет сполна расплатиться за все унижения.
– Но по-настоящему я разозлился не из-за этого. – В голосе Коллберга не было злости. В нем вообще не было ничего человеческого. – Я разозлился, когда ты начал болтать, будто Майклсон еще жив. Теперь, когда мы обнаружим, что он действительно жив, доверие публики будет принадлежать тебе. Ты решил, что это очень умно. Тебе следует понять еще одно. – Он нагнулся и взял Тан’элКота за руку. – Умники пробуждают во мне аппетит.
Он склонился еще ниже, будто намеревался почтительно и скромно поцеловать руку бывшему императору, – и сжал губами мизинец Тан’элКота, словно грошовая шлюха, разогревающаяся перед отсосом. Тот попытался что-то сказать, но не смог и лишь застонал.
Коллберг стиснул зубы.
– …Гхнг… гхххх… – прохрипел бывший император.
Коллберг жевал его палец, глодал, хрустел косточками, будто пес, добираясь до костного мозга; потом, склонив голову к плечу, он крепко прихватил сустав коренными зубами. Кость треснула, и палец оторвался. Кровь брызнула фонтаном, и Коллберг жадно припал к ране.
Тан’элКота стошнило прямо на колени Коллбергу. Из годами пустовавшего кишечника извергалась прозрачная жидкая блевотина и стекала по штанам на ботинки. Пожав плечами, Коллберг отпустил бывшего императора. Один из полицейских прижал тряпку к истекающей кровью культе.
Несколько секунд Коллберг жевал откушенный палец, потом проглотил и улыбнулся Тан’элКоту окровавленными губами.
– Вот, – пробормотал он хрипло, – теперь ты понимаешь.
Тан’элКота трясло. Он хватал ртом воздух, пытаясь сдержать подступающий к горлу новый приступ рвоты. «Вера, – твердил он себе. – Он все еще не знает про Веру».
– Скажи. Скажи, что ты понял.
Тан’элКот отвел взгляд – в сторону, куда угодно, лишь бы не видеть лица этой твари.
Под комбинезоном Коллберга явственно проглядывал рвущийся на волю напряженный член.
– Говори, – велел Коллберг. – Я еще голоден.
Тан’элКот попытался овладеть немыми, вялыми губами и языком.
– Я… – пробубнил он, – п’нннм… Я п’ннмаю.
Коллберг взмахнул рукой, и руки в белых перчатках оттащили содрогающегося Тан’элКота в другой конец зала, примостив в тесном креслице перед столом, рассчитанным скорей на ребенка. Экран терминала уже горел. На нем виднелся логотип «Неограниченных Приключений»: рыцарь на крылатом коне, анфас.
Жаркое дыхание коснулось шеи, за спиной раздался липкий, вязкий, хрипловатый голос.
– Ты, кажется, хотел перемолвиться словом с Советом попечителей, не так ли? – нежно, почти любовно прошептал Коллберг. – Хотел рассказать им обо мне, ммм? Тогда тебе будет интересно узнать, что они все это время следили за нами.
