— Да! Да!
— Терпеть не могу Шнура.
— И вообще, переезжай лучше в Москву, а?
— Что я буду делать в этом странном городе?
— А что ты у себя в городе делаешь? Романы пишешь?
— Романы я решил больше не писать. Платят плохо, и вообще… сволочной бизнес. Лучше уж вам, козлам, продаваться.
— Тогда чем ты будешь заниматься?
— Теперь я знаю, чем я буду заниматься. Теперь я отлично знаю, чем буду заниматься.
— Точно?
— Иногда я стану приезжать к вам за гонорарами. И рассказывать, чем я теперь занимаюсь.
— Кстати! Давно хотел спросить: куда ты тогда делся?
— Когда?
— Ну, мы как-то сидели… где-то месяц назад, а ты пропал.
— Я? Я не пропал. Я нашелся.
В аэропорту Новосибирска я просидел почти двое суток. Я открывал глаза с утра, закрывал их вечером, а остальное время просто сидел и молчал. За это время разбитое лицо даже успело немного прийти в себя.
Нет денег — нет жизни. Куда я мог идти?
От нечего делать я придумывал сюжеты рассказов, за которые московские журналы заплатят мне денег, и я отсюда уеду.
Утром третьего дня я впервые поднялся с кресла и начал рыться в карманах. Мне хотелось найти мелочь, а если мелочь не найдется (я знал, что не найдется), то хотя бы сделать вид, будто я все еще жив.
В заднем кармане грязных джинсов нашелся паспорт. Когда-то он был новенький, но давно перестал быть. В переднем обнаружились носовой платок и розарий — католические четки.
Розарий натолкнул на мысль сходить в церковь. Тот день не был воскресеньем, но ведь в воскресенье я тоже не был в церкви, потому что был в краях, где церквей не построили… почему бы не сходить сегодня?
Я пошел в самую обычную православную церковь и отстоял там всю службу целиком. Разумеется, служба была непонятная. Потом она кончилась, и прихожане разошлись по домам, а я все еще стоял… смотрел, как девушка в светлом платочке ходит по церкви, задувает свечки, гасит свет.
Батюшка подошел ко мне и улыбнулся:
— Все кончилось. Иди домой.
— Мне некуда идти.
— Каждому человеку есть куда идти. Где твой дом?
— Мой дом не здесь. Очень далеко.
— Почему же ты не там? Почему не вернешься?
— Это долгая история.
— Я не тороплюсь.
— В самом начале я сделал неправильный шаг. Мне нужно было двигаться в одну сторону, а я пошел совсем в другую. Вы ведь понимаете, батюшка: чем дольше ты идешь в неверном направлении, тем сложнее потом развернуться… начать движение в противоположную сторону.
— Понимаю.
— Сперва все было неплохо. Мне казалось, что вот сейчас все станет нормально… я смогу… сам все исправлю, сделаю как раньше… но пришел момент, когда я понял, что это не в моих силах.
— И это я тоже понимаю.
— Это словно уже не зависело от меня. Я словно разрешил кому-то чужому распоряжаться маршрутом… и все стало не плохо, а очень плохо.
— Поэтому сейчас ты не знаешь, как тебе попасть домой?
— Я уже почти забыл о том, что у меня есть дом. Я перестал верить в то, что мне есть куда вернуться.
— Это неправильно.
— Я знаю.
— Ты должен подняться еще раз. И продолжать идти.
— Это сложно. У меня совсем-совсем не осталось сил.
— Понимаю. Это всегда так бывает. Но по-другому никак.
— Я не могу. Я один. Это очень трудно.
— Ты не один.
— Нет, батюшка… не один я был раньше, пока не начал двигаться в неправильном направлении. А теперь я один… и я больше не могу так.
— Я говорю тебе: ты действительно не один. И никогда не был один. Ты просто не хочешь об этом вспоминать.
— Да?
Я посмотрел на батюшку. Он был молодой, от силы на пару лет старше меня, а мне в этом году тридцать один. У него была борода… обычный православный батюшка.
— Знаешь что? Дай-ка мне посмотреть твой паспорт.
— Вы не поняли. Я ни о чем не прошу.
— Вот и зря, что не просишь. В любом случае выбираться-то тебе отсюда нужно, так?
— Так.
Мой паспорт батюшка рассматривал долго.
— Мы здесь живем бедно. Живых денег у меня, конечно, нет. Но раньше, пока я еще учился, мы с матушкой… в смысле, с моей супругой… иногда закладывали в ломбард обручальные кольца… ну и по мелочи: цепочку, сережки, кулончик у нее есть… в виде коровки.
— Понимаю.
— Я заложу кольца и кулон и отдам деньги тебе. Этого должно хватить. Только обязательно пришли потом деньги, а то мне будет все это не выкупить, понимаешь? Адрес я тебе запишу.
Он снял с руки кольцо и велел принести кулон… своего теленка из золота. Этого просто не могло происходить.
— Я же католик!
— Ну католик, да. В Иисуса Христа ведь веришь?
— А если бы не верил?
— Я верю.
Через пять часов я сидел в вагоне поезда «Новосибирск — Москва», а Азия оставалась у меня за спиной.
Макс делился с собутыльниками новостями. Новости были ужасающими.
В октябре прошлого года в московском клубе с дорогим входом группа «Ленинград» давала концерт. Макс отправился на концерт, вдоволь наорался, выпил пива… выпил еще пива… проснулся вечером следующего дня. Лицо разбито. Куртки нет. А в куртке, в кармане, лежали ключи от квартиры.
Ключи были настолько сложные, что менять пришлось не замок, а всю дверь. Это было дорого. Макс заработал денег и все равно ее поменял.
Неделю назад группа «Ленинград» в том же самом клубе презентовала свой новый альбом. Макс пообещал себе, что пить не станет и вообще будет осторожен.
Он пошел в клуб, вдоволь наорался, решил, что баночка пива погоды не сделает… и две-три тоже не сделают… проснулся вечером следующего дня. Лицо разбито. Куртки нет. А в куртке, в кармане, лежали новые ключи от новой двери в квартиру.
Он попытался вспомнить. Подробности вспоминаться не желали. Может быть, им было стыдно? Всплывало круглосуточное кафе… девушки, к которым он лез с разговорами… но где куртка с ключами?
