— В прямом смысле! И ты и твой приятель пидорасы, да?
— Нет, я не про эти яйца.
— А почему у тебя серьга? А почему твой приятель трусы под брюками не носит?
— Он не носит трусы?
— Зачем ты сюда приехал?
— Приехал?
— В ГЛАЗА СМОТРЕТЬ! НЕ СМЕТЬ ВРАТЬ!
— Да мы… это… на экскурсию. Город-герой… все такое.
— Почему у тебя серьга в ухе?! Снять серьгу! Живо!
Я снял. Инспекторша спросила, где мы собираемся остановиться. Я сказал, что нигде. У нас и денег-то нет. Посмотрим город и уедем.
— Зачем у тебя с собой зонтик?
— Зонтик? Ну, это… дождь…
— У меня написано, что твой зонт символизирует силу и жестокость.
Мне понадобилась целая минута, чтобы сообразить, откуда это.
— О Господи! Она не поняла! Я не говорил, что символизирует! Я сказал «злобный зонтик»! Это просто такое выражение. Я не то имел в виду!…
Какое-то время мы продолжали общаться в том же ключе. Потом меня отвели обратно в камеру. Пингвин уже не плакал.
Ближе к обеду дверь открылась и нам было велено подойти.
Старший офицер, не глядя в нашу сторону, инструктировал долговязого парня. Как я понял, тот был членом отряда «Дзержинец». Была в ту пору такая добровольная молодежная организация, помогавшая милиции бороться с преступниками.
— Пойдешь за ними. Проследишь… А то город-герой, видите ли, посмотреть хотят. Если что, пресекай сразу. Или звони, мы подъедем. Уяснил? Если попробуют сбежать, бей не стесняясь.
Парень кивал и улыбался. Офицер званием помладше отдал мне и Пингвину документы. Мы вышли из пикета.
Город-герой не заслуживал того, чтобы его осматривали. До самых крыш он был засыпан шелухой от семечек.
Я достал из кармана сигареты. Спички остались в столе у милицейского офицера. В метре позади нас шагал следопыт-дзержинец. Я повернулся к парню и спросил спичек у него.
— Разговаривать не положено.
— Прекрати выебываться. Мне просто нужны спички.
— Я сказал: не положено. Я на работе.
В отделении я видел, как долговязый клал себе в карман кастет и гирьку на веревочке. Получить гирькой в лоб от этого сумасшедшего не хотелось. Я прикурил у прохожего.
По площади перед вокзалом во всех возможных направлениях двигались волгоградцы. На их фоне я, в твистерских ботинках и с зонтом, смотрелся чуть менее естественно, чем смотрелся бы зулус в боевой раскраске.
В голове не было ни единой мысли насчет того, что теперь. А еще хотелось есть. Я спросил у Пингвина, правда ли, что он не носит под брюками трусы? Он сказал, что это не мое собачье дело.
С площади отъезжали троллейбусы. На борту одного я разглядел конечный пункт: ДВОРЕЦ СПОРТА. Мы втиснулись внутрь, а следопыт втиснулся в соседнюю дверь.
Дворец спорта стоял на холме… на такой небольшой возвышенности. Я увидел его издалека. Когда мы подъехали поближе, то помимо Дворца я увидел Александра Иванова из группы «Рондо». Он переходил дорогу. Его крашенная в ослепительно-белое, но с черными прядями голова выделялась в волгоградской толпе даже сильнее, чем мой символический зонтик.
Мы выскочили из троллейбуса. Мы бежали за Ивановым, смеялись на бегу и махали руками. Это мы! Саша! Мы приехали, как обещали! Сперва он не узнал нас. Перебивая друг друга и понимая, что другого шанса не будет, мы произносили только одно слово: «Ленинград!… Гастроли в Ленинграде!…». Я даже задрал ногу в ботинке и начал танцевать… после этого он тоже заулыбался и сказал, ах да… действительно…
— Где вы остановились?
— Мы только с поезда.
Он оказался хорошим парнем, этот попсовый певец Александр Иванов. Он отвел нас в гостиницу, в которой разместили музыкантов, долго ругался с коридорной, не желавшей пропускать нас без «Карточки гостя», вытащил из номера директора гастролей… в общем, он нам помог.
Пингвин улыбался, и мне было видно, какие плохие у него зубы.
— Хороший он парень!
— Просто отличный!
— А менты — гандоны!
— Представь, что скажет своему капитану следопыт! Ты видел его рожу, когда мы встретили Сашу?
Мы громко смеялись.
По дороге из Ленинграда где-то в непролазной русской грязи застряли машины с аппаратурой музыкантов. Поэтому волгоградские концерты задерживались. К моменту, когда мы приехали, задерживались уже дня на три.
Директор тура выписал нам с Пингвином удостоверения рабочих сцены. Каждое утро мы ездили с музыкантами во Дворец спорта и узнавали, что аппаратуры по-прежнему нет. Музыканты пробовали репетировать, а я танцевал свой твист в гулком и пустом зале.
Афишами был заклеен весь город. Последние билеты продали за месяц до первого концерта. Вокруг Дворца спорта бродили толпы разъяренных зрителей. Единственным человеком, которому задержка нравилась, был я.
Спать нас с Пингвином пристроили в номере «бравовских» ударника и саксофониста. Те стащили с кроватей на пол дополнительные матрасы и даже выделили нам одну на двоих подушку.
На подпевках в «Рондо» в те годы работала красивая, похожая на Кайли Миноуг, певица. Сегодня она считается главной секс-достопримечательностью страны, а тогда девушка кипятком разводила нам с Пингвином суп из пакетиков, и мы говорили ей: «Спасибо, Наташа».
Вечерами, не зная чем заняться, все напивались в гостиничной бильярдной. С алкоголем в стране были проблемы, но парни находили какие-то способы. Способы были действенными. Иногда по утрам музыкантов находили без сознания в ванной.
Агузарова в вечеринках не участвовала. За первую неделю я вообще видел ее только один раз. Агузаровская гримерша, крошечная азиатская девушка с дюжиной тяжелых колец в каждом ухе, смеялась надо мной и Пингвином и говорила хозяевам номера, в котором мы спали, чтобы те не мешали нам вечером заниматься онанизмом перед фотографией Жанны.
Она, кстати, единственная из музыкантов оценила мои ботинки:
— Отличные ботинки. Дорогие?
— Не очень.
— Как у вас в Питере называются парни в таких ботинках? Стиляги?
— Твистеры.
— Не стиляги? Именно твистеры?
— Лучше, чтобы я был стиляга?
— Будь кем хочешь. Твистер, панк, хиппи, gay, фашист, баптист… лишь бы не совок.
Накануне дня, когда аппаратура все-таки приехала, грустный, похожий на англичанина блюзмен достал канистру домашнего вина. Нам, несовершеннолетним, хоть это и было illegal, тоже налили.
Попивая вино и стукая кием по шарам, музыканты обсуждали кого-то из своих приятелей:
— Он проснулся с утра: денег ровно три рубля девяносто копеек. Причем он помнил: сегодня нужно звонить немцам. Именно сегодня, завтра будет поздно. То есть немцы обещали, что запишут ему пластинку, пришлют приглашение на гастроли, все такое… Полная сбыча мечт. Но денег: три рубля девяносто копеек. То есть хватает либо на звонок немцам, либо на две бутылки портвейна… На то и на другое одновременно
