– Если дело обстоит именно так, то провалиться мне на этом месте, но ваш друг Дон-Кихот – безумец!
– Безумец?.. Да... Вы подали мне мысль... Надо будет обдумать... – пробормотал Сервантес.
Но внезапно возвратившись к действительности, он встал и отвесил Пардальяну глубокий поклон:
– Во всяком случае, это славный и храбрый человек... Я хочу сделать вам предложение, шевалье.
– В чем же оно заключается? – спросил Пардальян, начиная испытывать некоторое беспокойство.
– В том, – ответствовал Сервантес, в чьих глазах читалось веселое лукавство, – чтобы выпить вместе со мной за здоровье прославленного рыцаря Дон Кихота Ламанчского!
– Черт побери! – произнес Пардальян и поднялся, облегченно вздохнув. – Я это сделаю от всей души, хотя и не знаком с этим достойным сеньором...
– За славу Дон Кихота! – воскликнул Сервантес со странным волнением.
– За бессмертие вашего друга Дон Кихота! – пошел еще дальше Пардальян, чокаясь с Сервантесом; тот приложил руку к сердцу в знак благодарности.
Про себя же шевалье подумал: «Клянусь Пилатом! Эти поэты все немножко сумасшедшие!»
Но тотчас же на лице его мелькнула ироническая ухмылка: «В конце концов, мне ли бросать камень в других?»
Глава 11
ДОН СЕЗАР И ЖИРАЛЬДА
Опорожнив чаши единым духом, как это и полагается в подобных случаях, они вновь уселись друг против друга.
– Шевалье, – просто сказал Сервантес, – ведь мне не надо вам говорить, – не правда ли? – что я всецело вам предан.
– Я рассчитываю на это, черт побери! – ответил Пардальян так же просто.
Рукопожатие скрепило их договор о дружбе.
Тем временем дворик опять заполнился народом. Несколько кавалеров, вид которых отнюдь не внушал доверия, шумно беседовали между собой в ожидании заказанного вина.
– Клянусь Святой Троицей! – говорил один. – Знаете ли вы, сеньоры, что с некоторых пор Севилья похожа на кладбище?
– Ни развлечений, ни аутодафе, ни коррид, ничего... только смертельная скука, – говорил другой.
– Эль Тореро, дон Сезар исчез... удалился в свое имение в Сьерре, где выращивают быков для корриды... У него сейчас приступ черной меланхолии – они порой у него случаются.
– И Жиральду совсем не видно...
– Исчезли оба.
– К счастью, прибыл наш король. Теперь все наконец переменится.
– Слава Господу! Хоть повеселимся немного!
– Король организует облаву... и мы будем охотиться за евреями и маврами!.. Клянусь кровью Христовой! Будем рубить с плеча и без пощады!
– Не считая тех, кого поджарят, если по случайности они сумеют увернуться от пушек и мушкетов!
– Мы вновь увидим улыбку Жиральды!
– Эль Тореро не будет больше на нас дуться и устроит нам великолепную корриду.
– Да еще те мелочи, что перепадут нам от экспедиции!
– После короля, сеньор, после короля и придворных грандов!..
– Да полноте, как бы ни был велик аппетит нашего короля и его грандов, у проклятых еретиков столько добра, что и нам, слава Богу, достанутся кое-какие крохи.
– Вот тогда снова заживем!
Все эти реплики прорезали воздух, словно свист бича, вперемешку с громкими раскатами хохота и ударами тяжелых кулаков по столу. Эти люди ликовали и хотели, чтобы все это видели.
– Словом, – сказал Пардальян вполголоса, – судя по тому, что я слышу, этот крестовый поход, как и всякий уважающий себя крестовый поход, есть всего лишь огромная кормушка, где каждый, начиная от короля и кончая последним из этих... храбрецов, надеется получить свой кусок.
– Да, так всегда и бывает, дело привычное, – ответил Сервантес, пожимая плечами.
– А что это за Тореро, о котором они говорят? Подвижные черты лица Сервантеса приняли серьезное и печальное выражение, поразившее шевалье.
– Его зовут просто дон Сезар, и никакого другого имени у него нет. Он никогда не знал ни отца, ни матери. Его прозвали Эль Тореро; когда говорят – Эль Тореро, – это звучит так же, как когда говорят: «король»; и точно так же, как для всех испанцев существует только один король, для всех андалузцев существует лишь один тореадор: Эль Тореро, и этим все сказано. Он прославился по всей Андалузии тем, как он обходится с быком – до сего дня такой способ был неизвестен. Он появляется на арене совсем иначе, чем все другие тореадоры, закованные в латы, прикрываясь круглым щитом, с копьем в руке, верхом на богато украшенной лошади... Он выходит пеший, разодетый в шелк и атлас; вместо тяжелого щита у него плащ, обернутый вокруг левой руки; в руке – парадная шпага... Острием этой маленькой шпаги он снимает
