озирался и бродил по чумазым проулкам. Потом река нашлась. С одного ее берега на другой был переброшен гамак. Отклячив зад, в нем кто-то спал. Перейдя реку, я разглядел над крышами пагоду.
Буддийский монастырь Сумбун выглядел как аттракцион из Диснейленда. Слишком разноцветный, слишком нарядный. Китайские фонарики, клумба с яркими цветами. Стены монастыря были выложены вперемешку красными и желтыми кирпичами.
Вокруг не было ни души. Я поднялся по лестнице с широкими мраморными перилами. С крыши свешивались пестрые драконы. У них были глупые морды азиатских коньков-горбунков. Под навесом каменный пол казался даже немного прохладным.
Я подошел к массивной, в два моих роста двери и попробовал ее открыть. Заперто. Я постучал. Потом постучал погромче. Чуть не отбил себе кулак. Рядом с дверью стояла зеленая школьная доска, исписанная мелом. Может быть, на ней и был указан режим работы монастыря, да вот беда, я совсем не читаю по- малайски.
Я спустился обратно на раскаленную улицу и попробовал обойти монастырь вокруг. Встав на цыпочки, заглянул в восьмиугольное окно. Изнутри оно было прикрыто чем-то серым. С обратной стороны монастыря, прислонившись к стене, сидел громадный каменный Будда. Аккуратно сложенные в паху руки. Мочки лопоухих ушей лежат на плечах.
Я выкурил сигарету. Стояла мертвая тишина. У Просветленного были плотно зажмуренные глаза. Каменные ресницы намертво впивались в нижние веки. Будете проходить мимо, пожалуйста, не будите Будду.
Когда я выбрался обратно к площади с мечетью, уже начинало темнеть. Самое время пообедать. Я посчитал деньги. На каждом углу стояли жаровни. Аборигены толкались вокруг и громко чавкали. Проходя мимо, я внимательно разглядывал, что именно они едят. Возле одной жаровни мне предложили расфасованную в стаканчики из-под «Коки» бурую массу. По внешнему виду она напоминала человеческие глаза в собственном соку. У следующего поворота тощий малаец торговал шашлычками из нанизанных на лучину неоперившихся птенцов. Самый крупный из них был размером с большой палец ноги.
В боковой улочке светились буквы «BAR». Дверей в заведении не было. Под потолком вертелся вентилятор. За пластиковыми столами молча и неподвижно сидели аборигены. Никто ничего не ел.
— Могу я посмотреть меню?
— Меню? Что это?
— Я хочу есть. Понимаете? У вас есть еда? Понимаете?
— У нас есть лечонг. Еще есть адобо-адобо.
— Что это? Это мясо?
— Чего вы хотите? Вы хотите есть?
— Да. Йес. Понимаете? Я. Хочу. Есть.
— У вас есть малайские деньги?
— Да.
— Садитесь, сэр. Сейчас я все принесу.
Бармен нырнул в глубь помещения. Я сел под вентилятором. Малайцы синхронно повернули головы вслед за мной. В Петербурге я бы удостоился такого внимания, только если бы отрастил на лбу волосатую женскую сиську.
Блюда на мой столик выставляли сразу несколько официантов. Рубашки у них были грязные. Руки тоже. Передо мной возникли несколько тарелочек с кусками мяса, рисом, ядовито-зелеными стручками и бурой кашицей. Последним появился большой, наверное, двухлитровый кувшин пива.
— Восемь ринггит.
— Что это?
— Это пиво.
— Я заказывал пиво?
— Это холодное малайское пиво.
— Я больше не пью алкоголь.
— Что, сэр? Я не понимаю.
— Я НЕ ЗАКАЗЫВАЛ ПИВО!
— Что, сэр? Восемь ринггит. У вас есть малайские деньги? Я могу взять в долларах. У вас доллары?
Малайцы смотрели на меня, приоткрыв рты. Зубы у них торчали далеко вперед. Хотелось поддернуть манжеты и сыграть на них что-нибудь веселенькое, фортепианное.
Бармен, наклонившись, заглядывал мне в лицо.
— Блядь!
— Вы не хотите платить?
— О’кей. Раз так... Блядь! Я заплачу за ваше пиво. Оно холодное?
— Да, сэр. Холодное малайское пиво.
— Я заплачу за него. Но только за одно. Понимаете? Я БОЛЬШЕ НЕ ПЬЮ АЛКОГОЛЬ! Вы понимаете? Understand? Я выпью только одно пиво! Не больше! Одно! Холодное! Пиво!
Я сделал первый большой глоток.
3
Утро началось с того, что я доплыл до туалета и меня вырвало. В унитаз булькнуло черное, пропитанное ромом, полупереваренное мясо. Потом меня вырвало еще несколько раз. Знаете, что чувствует тюбик, в котором почти не осталось зубной пасты?
Итальянца в комнате не было. Рядом с кроватью валялись мои вчерашние джинсы. Они были до самой ширинки перепачканы желтой грязью. Я полежал, выпил воды, вернулся в туалет, и меня вырвало опять.
Наружу я смог выползти только к обеду. Болело ободранное нёбо. На языке ощущался вкус рвоты и перегара — будто кто-то умер, а я его съел. Еще болел желудок. Я упал в шезлонг. Руки напоминали брачный танец крабов. Влюбленные крабы теряли головы. Кололись неумытые глаза.
Потом меня нашел Папаускас. Рядом с ним шагала вчерашняя Бригитта.
— Ты чего не пришел на открытие Конгресса?
— Э-э... Да как сказать?
— Проспал? Мы с Бригиткой вчера весь вечер тебя искали.
— Если хочешь совет, никогда не пей местный ром. А вообще-то нет, не проспал.
Папаускас сощурился и осмотрел меня.
— Худо?
— Сдохну, на хуй.
— Где ты был?
— Тоже хочешь сходить? Не советую.
Они с Бригиттой стояли надо мной и много курили. Я подумал, что если меня вырвет еще и здесь, то выйдет неловко. В кемпусе негритосы танцевали самбу. По дорожке ползла громадная бабочка. У нее были толстые мохнатые ноги. Была б она девушкой, ни в жизнь ей не выйти замуж.
Потом всех позвали в столовую. Я-то зачем поплелся?
На столе стояли тарелки с жирным мясом. Оно было горкой навалено поверх зеленых листьев и пахло. Еще были порезанные фрукты и плетеная тарелка с чем-то вроде крупной клюквы.
— Мерзкое утречко.
— Да? А мне казалось ничего. Солнце... и вообще...
— В жопу это солнце.
— Сходи выпей пива.
— Не сейчас. Пусть с тех пор, как я блевал последний раз, пройдет хотя бы пятнадцать минут.
За несколько столов от нас сидел папаусовский лама. На нем был бордовый монашеский плащ, из-под которого торчала футболка с надписью «NIKE». Он доел, вытер губы и подошел к нам. Я подумал, что было бы неплохо встать.
Лама похлопал меня по спине. По-английски он говорил почти без акцента.
— Как вам Конгресс?
— Очень захватывающее мероприятие.
