Храм остался за спиной. Мы дошагали до парка. На газоне из цветов был выложен огромный циферблат. Стрелки утверждали, что делегаты уже прослушали доклады и переходят к прениям. Над циферблатом стоял памятник неизвестному куала-лумпурскому герою. Мы прошагали по аккуратно подстриженной траве. Герой скривил бронзовое лицо.
В парке росли пальмы незнакомой мне породы. Вдоль дорожек молодые малайцы подпрыгивали, дрыгали короткими ножками и демонстрировали приемы восточных единоборств. Перед каждой группкой стояла коробка, куда прохожие кидали купюры и монетки. В Европе в таких случаях парни танцуют брейк- дэнс.
Мы остановились посмотреть. Единоборцы задергались активнее. Особенно здорово у них получались боевые выкрики. Папаускас подошел к коробке, где денег было больше, чем в остальных, и выудил оттуда несколько купюр. Малайцы ошалело замерли. Нам в спину уперлось их агрессивное молчание.
Мы выбрались на оживленную улицу.
— Один ринггит это сколько в рублях?
— В рублях?
— Ну, хотя бы в долларах.
— Один доллар это восемь ринггит.
— А один ринггит — это сколько долларов?
— Это самое... погоди... так нельзя сказать.
— Короче, на пиво нам хватит?
К Конгресс-Центру мы подъехали на такси. Поднимаясь на этаж, Бригитта несколько раз споткнулась. Я хватал ее за локоть. Потом она долго шарила по карманам.
— Shit! Ключей нет!
— Чего?
— А! Есть ключи! Пошли!
Кровать после предыдущей ночи застелена не была. Водку мы допили чересчур быстро. Она была противной.
— Спустимся за пивом? Или дойдем до liqeur-store?
— Бродить неохота. Поближе ничего нет?
— О! Знаете чего? Меня вчера ирландцы приглашали... или шотландцы?.. не помню. У них есть.
— И что?
— Сходи, а? Триста семнадцатый номер. Это на третьем этаже.
— Почему я? Они ж тебя звали.
— Какая, на хуй, разница? Сходи. Запомнил? Триста семнадцать. Если не дадут так, скажи, чтобы продали. Денег дать?
— А вы?
— Мы тебя здесь подождем. Только ты не долго, о’кей?
По лестнице я спускался на цыпочках. Ступени коллаборционистски скрипели. Бдительных малайцев видно не было. Дверь триста семнадцатого не открывали чересчур долго. Я постучал еще раз. В узенькую щель высунулся парень с редкими, но вьющимися волосами.
— What?
— Кхм... это...
Парень меня внимательно рассмотрел.
— Ты ведь не из администрации, да?
— Нет. Я журналист. Русский.
— Ну-ка заходи!
На кроватях и на полу сидело человек восемь. Все молчали и смотрели мне в лицо. В комнате висел странный запах. Может быть, это была и не марихуана.
— Гайз! К нам зашел русский!
Сидящие облегченно выдохнули и принялись вытаскивать спрятанные бутылки. Прикурили погашенные сигареты. Один стаканчик тут же сунули мне в руку. У парней были круглые британские щечки. Разговаривали они с тем шепчущим миккирурковским акцентом, который действует на петербургских девушек убойнее фаллоимитатора.
— А правда, что русские пьют больше всех на свете?
— Русские меньше всех на свете едят.
— А пьют?
— Не знаю.
— А правда, что вы пьете водку стаканами?
— Неправда. Я не пью водку стаканами.
— Но можешь?
— Могу.
— И «Beafeater» можешь?
— И «Бифитер» могу.
— Ну-ка налейте русскому! Ну-ка покажи! Ого! Ты крутой! Как по-русски будет hangover?
— Будун.
— Я постараюсь запомнить это слово.
— Можешь не стараться. Когда ты проснешься с утра и услышишь в голове «Будуммм! Будумммм!» — это и будет hangover по-русски.
Потом я сказал парням, что не мое, конечно, дело, но в таможенных декларациях по поводу наркотиков было написано... Они сказали, что знают. Потом я вспомнил о Папаускасе и Бригитте.
— Знаете чего? У меня выше этажом сидит приятель. И девушка. Я их позову? Вы как?
— Девушка? Русская?
— Из Бельгии. Я схожу?
— Зачем? Пошли лучше к ней. У нее есть подружка?
Комнату запирали долго. Поднимаясь по лестнице, старались не шуметь и не брякать бутылками. Все прикладывали пальцы к губам, шипели «Тссс!» и хихикали.
Я аккуратно, чтобы не шуметь, открыл дверь и просипел: «C’mon!» Папаускас метнулся с кровати и начал торопливо натягивать джинсы. Парни ввалились в комнату, выставили на стол бутылки и начали разом говорить. Бригитта простыней накрыла голый живот.
— Стучаться надо!
— Жуй хуй! Приличные люди в таких случаях запираются. И вообще, говори по-английски. Невежливо.
— А вламываться без стука вежливо?
Все познакомились, все выпили, все заговорили. Бригитта сходила в туалет, натянула какие-то джинсы. Первый стаканчик она выпила залпом.
— I’m sorry, а у вас нет радио?
— Бесполезно. Я пробовал. Здесь нет FM-станций.
— Здесь?! Нет?! FM?! Станций?! Гайз, куда мы попали?!
— Папаускас! Прекрати! Своим дезодорантом ты провонял весь Куала-Лумпур!
— Это не дезодорант. Это средство от насекомых.
Он сидел на полу и пытался общаться с длинным, заросшим ирландцем. Тот задавал вопросы и кивал вежливой головой.
— Ты тоже русский?
— Да. Я русский.
— Чего ты его слушаешь? Какой он русский? У него фамилия Папаускас! Чухонская морда!
— Что значит это слово?
— Он НЕ русский.
— А ты — националист!
— О! Я много читал о русских фашистах! В России есть фашисты?
— В России русскими фашистами могут быть только евреи.
