ничего страшного в этом нет. Смерть – это почти так же естественно, как жизнь. Главное, чтобы от этой жизни хоть что-то осталось.
Когда умрет мир, от него останется Рим (ничего больше, ничего вечнее, чем Рим, не бывает). А когда умру я, от меня, наверное, тоже что-то останется, ведь не могу же я умереть весь целиком, – иначе, зачем все вообще затевалось?
Рим – это утертая слеза. Рим – это жить, зная, зачем ты это делаешь. Проблема только в том, что я-то живу не в Риме. В самом начале я собирался прожить свою жизнь не так, как прожил. Никогда мне не было дела до других людей. И уж тем более никогда мне не было дела до страны, в которой я живу. А потом мне исполнилось тридцать, а потом – еще больше чем тридцать, и страна стала важна для меня, как вдруг становится важна ушедшая к другому жена, с которой прежде ленился даже целоваться перед сексом.
Рим будет стоять вечно, а моя собственная страна умирает на глазах. Я бы, конечно, хотел жить в Вечном Городе, но, наверное, все-таки умру вместе с ней.
Англичанин все еще стоял рядом. Я видел, как не хочется ему уходить. На шее у парня болтались наушники от плейера. На прощанье я спросил, что он слушает?
Он ответил:
– «The Joshua Tree».
5
ХХ век был последним, а ирландские мазефакеры U2 стали последней великой рок-н-ролльной группой этого столетия. Конец света случился в ритме их бас-гитары.
Альбом «The Joshua Tree» вышел осенью 1988-го. Я слушал его по семь раз в день… по полсотне раз в неделю… по двести раз в месяц… и слушаю его до сих пор. Я понял еще семнадцать лет назад: ничего похожего больше не появится. Дальше все будет, может, и не плохо, но уже не так. Лучшим временем останется та осень: я молод и длинноволос, воздух пахнет возможностями, мир рушится, и я наступаю на его обломки ногами, а в плейере круглые сутки играет U2.
После «The Joshua Tree» группа замолчала на целых три года. Я начинал понемногу нервничать: что же будет дальше? Запишут они еще что-нибудь или не запишут? Следующим их альбомом стал «Ahtung, Baby», и на этом мир кончился.
Альбом вышел в августе 1991-го. Одновременно с его выходом умерла страна, в которой я родился, и мир умер вместе с ней, и стало ясно, что ждать больше нечего. СССР был последней великой империей мира. Жить в ней было невыносимо, как в любой великой империи. Я бы не хотел, чтоб СССР вернулся, – но он пал, и мир стал пуст.
А три года назад U2 выпустили альбом «All, That You Leave Behind». Альбом оказался полным фуфлом. В том же году, когда он вышел, я последний раз пробовал построить отношения с девушкой.
Дело было в Хельсинки (Финляндия). Я возвращался в Петербург из Франции: Страсбург – Бремен – Стокгольм – Турку… Поезд – паром – опять паром – междугородний автобус. Утром я приехал в Хельсинки, и до дому осталось всего шесть часов езды.
Впереди была родина. Это вовсе не радовало. Ехать сразу в Петербург не хотелось. Пару дней я просто болтался по барам. Где-то в баре я и познакомился с той полячкой.
Она была блондинкой. У нее были жирно накрашенные ресницы. Она без конца смеялась. Я даже не помню, как ее звали. В первый же вечер она разделась, легла в мою гостиничную постель, широко раздвинула ноги, повернулась, чтобы мне было удобнее, – никому на свете я не был так благодарен, как ей.
Она была со мной… Она была со мной… Она была со мной, а больше я никому на свете был не нужен.
Я говорил:
– Не уезжайте. Останьтесь со мной.
Она только смеялась.
– Не уезжайте. Пожалуйста. Давайте поедем обратно.
– Обратно? Куда обратно?
Я гладил ее волосы, объяснял:
– Обратно в Петербург. Будем вместе жить в Петербурге. Знаете, как прекрасно жить в Петербурге?
– Знаю. Еще я знаю, как прекрасно жить в Амстердаме, Афинах, Барселоне, Берлине, Братиславе, Бухаресте, Вене, Кёльне, Кракове, Лондоне, Львове… Продолжать?
– Я хочу с вами жить. Вместе. Вы родите мне детей, и мы не будем никуда уезжать.
– Вы не сможете никуда не уезжать. Я не смогу никуда не уезжать. Мы не сможем никуда не уезжать. Никто не сможет никуда не уезжать.
Она сползала по простыне вниз и в шутку щекотала мне член кончиком своего польского языка. Потом она ложилась ко мне на подушку, а я целовал ее волосы, ее губы, ее щеки, ее шею… ее уши… кто придумал смешное слово «мочки»?
Я из Европы ехал в Петербург, а она, наоборот, из Петербурга возвращалась в Европу. Она была такой же, как я. Тоже ездила по свету одна. По полгода не бывала в родном городе. У нее тоже не было ни дома, ни работы. Она сказала, что до этого тоже несколько недель ни с кем толком не разговаривала. Я целовал ее тело, гладил ее кожу, говорил ей русские слова, и она их понимала.
Типов вроде меня (и вроде нее), в одиночку ездящих из страны в страну, выбирающих где подешевле и поменьше соотечественников, общающихся только на Reception и с продавцами сигарет, а секс не делающих вовсе, – таких типов полпланеты. Сейчас полячка уедет, и от моей жизни вообще ничего не останется …
Опять вода гранитного цвета и бесцветное небо. Снова дожди, снова люди с плохими зубами и серой кожей. Каждый – сам по себе. Это-то и невыносимо. Здесь моя серая северная родина. Вчера здесь ничего не было, и завтра от родины ничего не останется. Рим лежит от нас далеко, а без римской мечты эта жизнь ничего не стоит.
И что-то я, знаете, запил. Это бывает со мной не часто, но тут случилось. Я пил и говорил, а она не уезжала, слушала. Так долго меня давно никто не слушал.
Я говорил:
– Вы поедете со мной?
Она смеялась, снова сползала пощекотать член, а, набаловавшись, возвращалась на подушку и закуривала новую сигарету.
– Не уезжайте. Давайте поедем обратно.
– Ах, какие у вас губы. Классно целуетесь!
– Мне не с кем целоваться. Губы есть, а целовать некого. Останьтесь со мной.
Она только смеялась.
– Или хотите, я поеду с вами? Будем жить в вашем Кракове. Вместе. Вы родите мне детей, и мы не станем больше никуда ездить.
– Вы не сможете никуда не ездить. Я не смогу никуда не ездить. Мы не сможем никуда не ездить. Никто не сможет никуда не ездить.
На седьмой день я проснулся один. Полячки не было. Гостиничный номер выглядел, будто его бомбили. Окурки валялись даже у меня в постели. Я заглянул в рюкзак: уходя, девушка вроде бы ничего не украла. Разбитый и ужасно себя чувствующий, я поперся в душ.
От душа мне стало только хуже. Стоя под струей, я заглянул в зеркало и увидел, что у меня на груди видны черные крупные буквы. Я вылез из кабинки и подошел к зеркалу поближе. Перед глазами все плыло.
Смешно: тушью для ресниц полячка написала мне прощальную записку прямо на коже. По-английски, с кучей ошибок. Я долго пытался разобрать ее каракули. Если вкратце, то она жаловалась, что не могла меня пьяного разбудить, и говорила, что ей действительно пора. Внизу, в постскриптуме, она писала, что рожать от меня детей ей бы не хотелось.
Никто на свете не хочет рожать детей таким, как я.
Говоря честно, мне и самому не захотелось бы родить ребенка такому парню, как я.
6
