Следующие двести лет «Синопсис» был единственным трудом по русской истории, доступным простонародному читателю. Книга выдержала больше тридцати изданий и переписывалась от руки чуть ли не до начала ХХ столетия. Купцы, крестьяне, деревенские попы и прочие низы общества читали Гизеля взахлеб. А для читателей пообразованнее все то же самое излагал официальный историк империи Николай Карамзин. Схему он позаимствовал у Гизеля, но стиль для ее изложения подобрал уже совсем другой.
На глазах у Карамзина Российская империя стала чуть ли не главной державой планеты. Турки дрожали, британцы заискивали, французы разевали рты от восхищения. Посольства с изъявлением полнейшей покорности присылали правители никогда прежде не слыханных стран. Петербургские императоры достойно продолжили дело Батыя. Их воины присоединяли к империи все новые территории. Непокорные вырезались, над остальными ставились надзиратели. А след в след за воинами шли историки, в задачу которых входило присоединить покоренные территории окончательно. Намертво пришить мясом к мясу. Переписать местное прошлое таким образом, чтобы покоренные жители сами, по собственной воле склонили бы головы перед далеким белым царем. С благодарностью припали бы к его руке и отныне желали бы лишь одного: служить. Отдать дарованную им Богом жизнь великой цели… великой и грозной державе… ну, то есть тем, кто во главе державы стоит.
Блеск империи слепил Карамзину глаза. Свою собственную жизнь он тоже желал бросить на этот же алтарь. Двадцать лет подряд из обломков героического прошлого он лепил примеры для еще более героического будущего, но справился-таки с задачей. Факты – это ведь такая штука… вы ведь понимаете: расставить их можно в любой последовательности… это как кирпичи: можно построить церковь, а можно ватерклозет. Карамзин расставил факты, как считал нужным. Он писал не беспристрастный труд, а новую библию новой веры: Русь свята, народ ее – мудр и непобедим, династия ее – богохранима.
Поколения историков рисовали картины никогда не бывалого прошлого, и эти картины в моей стране до сих пор помнят как «Отче наш», а если быть честным, то даже лучше, ведь «Отче наш» у меня в стране как раз никто и не помнит.
Последний раз картину немного подправили при позднем Сталине, в 1946-м. В тот раз упоминания о Золотой Орде были запрещены окончательно, и после этого взгляды на русскую историю больше уже не менялись. Да и вряд ли когда-нибудь изменятся.
Песнь тринадцатая
Уйдя с Рюрикова городища, я заскочил в Новгород выпить кофе, а потом доехал до Перыни, оставил машину на обочине и дальше пошел пешком.
У дороги стоял огромный, но необитаемый особняк. Почти замок – с собственной крепостной стеной и башенками охраны. Выстроен он был каким-то не очень крупным местным бандитом, да только несколько лет назад тому, говорят, пришлось бежать в Голландию, и с тех пор вокруг тишина. Я обогнул особняк и прошел через небольшой сосновый бор. Впереди заблестела вода. Невысокий пригорочек, красивый вид на озеро Ильмень, на пригорке – старинная церковь. Все вместе называется «Перынский скит».
«Перынский» означает «посвященный древнему божеству Перуну». Сегодня место выглядит не ахти, хотя история у него такая, что закачаешься. Четыреста лет назад любознательный европейский путешественник Адам Олеарий посетил скит и записал потом в дневнике:
Как часто в жертву языческим божествам приносили людей, Олеарий не говорит. Но в том, что такие жертвы приносились, можно не сомневаться. Во-первых, археологи иногда находят тут обгорелые черепа и все такое, а во-вторых, любое язычество устроено так, что просто не в силах обойтись без человеческой крови. На то оно и язычество. Лишь Бог христиан желает поделиться с людьми всем, что имеет. Идолы желают, наоборот, лишь отобрать.
Пейзаж вокруг был чисто былинный. По колено в холодной воде стоят деревья. Воздух пахнет водой. Прежде чем идти дальше, я постоял, выкурил сигарету. Представить, как когда-то здесь горело пламя язычества, не получалось, хотя искры давних костров, думаю, тлеют тут и до сих пор. Вон, в бывшем бандитском замке окна светятся трупным фосфором: обитатели смотрят телевизор. А тот объясняет: каждый из людей обязан, просто обязан сделать то-то и то-то. Что это, как не апгрейд-версия древней веры? И неважно, чего именно ТВ станет от вас требовать, – купить ненужный хлам или жизнь отдать за родину. Суть от этого совсем не меняется: Бог желает что-то вам дать, идолы способны лишь требовать.
Я зашел в монастырские ворота. Гавкнула и задергалась на цепи мохнатая сторожевая собака. Возле келий сидел монах в черной рясе. Собаке он сказал, чтобы она замолчала, и та послушалась. Подойдя поближе, монах внимательно на меня посмотрел.
– Хотите осмотреть монастырь?
– Если вы не станете возражать.
– С чего бы это я стал? Проходите. Сейчас отопру храм. Этой церкви больше восьмисот лет. Она одна из самых древних в Новгороде.
Из келий показался еще один мужчина – теперь в гражданском. Он крикнул монаху, что ужин готов, ждут только его.
– Начинайте без меня, тут люди пришли.
Солнце спустилось довольно низко. Мы обошли церковь кругом, постояли на берегу. Монах еще что-то рассказал мне о своем монастыре. Иногда он снимал с головы свою бархатную монашескую шапочку и вытирал ею пот со лба. Под шапочкой у монаха была блестящая лысина.
На берегу озера стоял громадный деревянный крест. Я спросил:
– Это то место, где когда-то стоял идол Перуна?
– Говорят, да.
– Насколько я знаю, на месте срубленного идола потом был похоронен Добрыня Никитич…
– Тот самый? Богатырь? Никогда не слышал.
Монах объяснил, что при Сталине монастырь переоборудовали в армейскую базу. Под храмом выкопали громадный бункер. Чем там занимались военные, неясно. Местные утверждают, будто в лабораториях там разрабатывали бактериологическое оружие. Двери подземного бункера давно сгнили, но внутрь монахи на всякий случай все равно не ходят. И вообще, без лишней надобности стараются ничего здесь не копать. Так что ни о каком Никитиче он лично ничего мне не расскажет.
– Да и бессмысленно здесь копать. На берегу пески ведь, почти зыбучие. Все вглубь уходит. На пляже кинь металлическую гайку – через два месяца ее никаким металлодетектором не отыщешь. Как в трясину все засасывает – хоп, и без следа исчезла. Тут раньше вокруг скита кладбище было. С княжеских времен существовало. Маленькое – а никогда не переполнялось. Гробы в землю клали, а их засасывало так, что через несколько лет на том же месте можно ставить новую могилу.
Мы помолчали.
– Там, под песком, этих гробов столько, что и не представишь. Если когда-нибудь тут и был гроб Добрыни, то он давно уже лежит на дне озера.
«Как вся история моей страны», – подумал я. Что-то было, что-то происходило, а потом – хоп, и без следа исчезло…
По воскресеньям, после церковной службы, мой младший сын ходит в воскресную школу. А я (чтобы не болтаться по улице), бывает, хожу с ним. Сижу на самой задней парте, слушаю, как монашки на смешных примерах рассказывают детям о том, во что верит моя церковь. В прошлое воскресенье монашки рассказывали притчу про человека, который умер и, оглянувшись, увидел, что вся его жизнь это как цепочка следов на песке. Причем рядом всегда была вторая, параллельная цепочка, потому что, куда бы ни шел этот человек, Бог всегда был с ним. Молча, как верный друг, шагал рядом.
Однако, приглядевшись, человек заметил странную штуку: там, где ему было особенно тяжело, следы были всего одни. Вторых рядом не было. И в гневе обернувшись к Богу, человек вскричал:
– Как Ты мог? Почему там, где мне была особенно нужна Твоя помощь, Ты оставил меня?
Дети слушали, открыв рот. Да и я, честно сказать, тоже. Потому что точно такой же вопрос Богу может
