Я стиснул ручки кресла и попытался встать.
— Что я, одурел, что ли? — пробормотал я, все еще держа во рту сигарету и затягиваясь.
«Одурел» было слишком слабым определением моего состояния.
Я встал, но мои ноги, казалось, были налиты цементом. Мой собственный голос доносился до меня, словно через ватную прокладку. Я отпустил ручки кресла и протянул руку к сигарете. Несколько раз промахнувшись, я наконец ухватился за нее, но на ощупь это была не сигарета, а слоновья нога с острыми когтями, вцепившимися в мою руку. Я тряхнул ею, и слон убрал ногу. Смутная, но громадная фигура встала передо мной, затем мул лягнул меня в грудь. Я сел на пол.
— Немного цианида, — послышался чей-то голос. — Не роковую дозу, даже не опасную. Просто для успокоения…
Я начал подниматься с пола. Приходилось ли вам когда-нибудь подниматься с пола, который делает мертвую петлю? Когда пол немного успокоился, я встал под углом в сорок пять градусов к нему, собрался с силами и пошел. На горизонте виднелось что-то похожее на надгробие Наполеона. Вполне подходящий объект, и я, шатаясь, направился к нему. Мое сердце билось часто и глухо, и мне было трудно дышать. Так бывает после беготни на футбольном поле, когда кажется, что ты никогда уже не сможешь вздохнуть. Никогда, никогда…
Потом надгробие Наполеона превратилось в плот, качающийся на волнах, а на плоту стоял человек. Он был чем-то знаком мне. Я направился к нему и ударился плечом о стену. Голова моя закружилась, и стал отчаянно цепляться за что попало, чтобы удержаться на ногах. Под руку мне подвернулся только ковер. Как я очутился на полу, не знаю — это тайна. Я пополз по ковру, не чувствуя ни ног, ни рук. Я полз к темной деревянной стене, а может, к мраморной. Передо мной снова возвышалось надгробие Наполеона. Что такого я сделал ему, за что он обрушивает на меня свое надгробие?
— Нужно выпить воды, — сказал я.
Я прислушался к эху, но его не было. Может быть, я ничего не говорил, а только подумал? Цианид — вот о чем стоит подумать, пока ползешь по тоннелю. Он сказал: «Не роковая доза». О'кей, значит, это была всего лишь милая шутка. Так сказать, полуроковая доза.
«Частный сыщик Филип Марлоу, возраста тридцати восьми лет, с подмоченной репутацией, был вчера вечером задержан полицией в подземном тоннеле с роялем на спине. На допросе в полицейском участке Марлоу заявил, что он взялся доставить рояль магарадже Нишапура. Марлоу задержан для следствия. Шеф полиции заявил, что сообщение для прессы будет сделано через двенадцать часов».
Из тьмы показалось лицо. Я пополз к нему, но было уже поздно. Солнце село, наступила темнота, и лицо растаяло. Исчезли стены, письменный стол, пол. Все исчезло, даже я сам.
Глава 20
Большая черная горилла, положив лапу на мое лицо, давила на него. Я оттолкнул гориллу и понял, что она старается помешать мне открыть глаза. Но я все-таки решил раскрыть их. Собравшись с силами, я с трудом стряхнул тяжелейший груз со своих век.
Я лежал распростертый на полу лицом вверх — положение, в котором я, в силу своей профессии, находился не раз. Лежал я в том же кабинете доктора Лагарди. То же кресло и письменный стол, те же стены. Кругом та же настороженная тишина.
Я с трудом встал на четвереньки и потряс головой. Она закружилась. Я дернул ею, и она перестала кружиться. Тот же пол, тот же стол, те же стены, только нет доктора Лагарди.
Я облизал пересохшие губы и издал какой-то невнятный звук, не привлекший ничьего внимания. Привстал на ноги, и меня зашатало из стороны в сторону, как дервиша: я был слаб, как старая прачка, робок, как синица, и ловок, как балерина с деревянной ногой.
Я добрался до письменного стола и рухнул в кресло Лагарди. Отдышавшись, я стал искать вокруг бутылочку с живой водой. После долгих поисков я обнаружил в стеклянном шкафчике пузырек с двумястами кубиками этилового спирта. Теперь осталось найти только стакан и немного воды. Ради этого стоило потрудиться. Я отправился к дверям приемной. В воздухе все еще стоял запах перезревших персиков. Проходя в дверь, я ударился о косяк, остановился и огляделся.
В этот момент из коридора до меня донеслись чьи-то шаги. Я в изнеможении прислонился к стене и прислушался.
Шаги были медленные, шаркающие, с долгими паузами между ними. Сперва мне показалось, будто кто-то крадется, потом я решил, что это идет очень усталый или слабый человек. Словно хилый, тщедушный старик пытается добраться до кресла.
Тут без всякой причины я вспомнил отца Орфамей. Я представил себе, как он с пустой трубкой в руке идет по террасе своего дома в Манхэттене, штат Канзас, как подходит к качалке, садится, оглядывает газон перед домом и наслаждается курением, не требующим ни спичек, ни табака, не соря пеплом. Я подвинул ему кресло и помог сесть в тени бугенвилии. Он поблагодарил меня улыбкой, откинулся на спинку кресла, и его ногти царапнули по ручкам.
Ногти действительно царапали дерево, но это был реальный, а не воображаемый звук. Он доносился из-за закрытой двери приемной, ведущей в коридор. Это было еле слышное царапанье, будто в дверь скребется котенок. Что ж, Марлоу, ты старый друг животных, так пойди и впусти его. Я двинулся, хватаясь за вещи. Царапанье прекратилось.
Бедный котенок. Мое сердце бешено колотилось, что же касается легких, то мне казалось, будто они пролежали года два, забытые, на складе.
Я взялся за ручку двери, а потом сообразил, что сначала нужно было вынуть пистолет. Но я уже держался за ручку, а делать сразу два дела в моем состоянии было не под силу. Поэтому я повернул ручку и открыл дверь.
Там стоял мужчина, цеплявшийся за косяк белыми, восковыми пальцами. Он смотрел на меня ничего не видящими серо-голубыми глазами. Из его рта струйка крови стекала по подбородку. Внизу, на полу, уже собралась небольшая лужица.
Я не знал, куда его ранили, решил, что в легкое. Его нижняя челюсть задрожала; казалось, что он хочет говорить, но так ничего и не сказал.
Оторвав пальцы от косяка, он сделал шаг, но ноги не держали его, разъезжаясь в стороны. И он стал падать вперед, я поспешил подхватить его. В этот момент он судорожно взмахнул правой рукой, и она опустилась на мою спину. Почувствовав жгучую боль между лопаток, как от укуса пчелы, я выронил пузырек со спиртом, и в то же время еще что-то со стуком упало на пол и откатилось к плинтусу.
Стиснув зубы, я пытался удержать умирающего, но он был невероятно тяжел, и мы оба свалились на пол. Стоя на коленях, я перевернул его на спину и прислушался к его дыханию, Он дважды вздохнул спокойно и безмятежно, потом затих.
В этот момент его лицо невероятно изменилось: стерлись все невзгоды и возраст, и появилось выражение глубокого внутреннего покоя. Даже уголки глаз слегка приподнялись в плутовской усмешке, хотя я был убежден, что при жизни такая усмешка была не свойственна Оррину П. Куэсту.
Я подошел к окну и увидел, что перед «Домом упокоения Гарленда» сформировалась новая похоронная процессия. Улица была запружена автомашинами. Люди медленно шли по дорожке мимо розовых кустов к часовне, мужчины заблаговременно снимали шляпы.
Опустив занавеску, я поднял пузырек со спиртом, протер его носовым платком и поставил на стол. Спиртное мне уже не требовалось. Когда я нагибался, боль между лопатками напомнила мне, что надо поднять кое-что еще — предмет с круглой белой деревянной ручкой, лежащий возле плинтуса. Это был нож для колки льда с заостренным лезвием, длиной не больше семи сантиметров. Я поднес его к свету и посмотрел на острый, как игла, кончик: на нем могла остаться моя кровь. Я коснулся острия — крови не было.
Я протер нож носовым платком и вложил его в восковую руку мертвеца. Правда, это выглядело чересчур нарочито. Я встряхнул его руку, чтобы кисть естественней лежала на ковре. Потом хотел было обыскать карманы Куэста, но подумал, что это, наверное, кто-нибудь уже сделал до меня.
