77
Рен. День святой Юлианы и Всех Душ
Над морем восходит новая луна: это начался День святой Юлианы и Всех Душ.
В детстве я любила праздник святой Юлианы. Каждый из детей мастерил свой Космос из восторгнутых материалов. Потом мы обклеивали космосы блестящими штучками и подвешивали на веревочках. За трапезой в этот день подавалась круглая еда — тыквы, редиска, — и весь сад украшался нашими сверкающими вселенными. Один раз мы сделали космосы из проволоки и засунули внутрь по свечному огарку; это было очень красиво. В другой раз мы хотели изобразить руки Бога, держащие Космос, но желтые резиновые перчатки для хозяйственных работ, которые мы решили использовать, смотрелись очень странно, как руки зомби. И вообще трудно представить себе Бога в перчатках.
Мы сидим у костра — Тоби, Аманда и я. И Джимми. И два больболиста из «золотой» команды. Их тоже приходится считать. Отблески костра мерцают на наших лицах, делая их мягче и красивее, чем на самом деле. Но иногда — темнее и страшнее, когда лицо уходит в тень и глаз не видно, только глазницы. Колодцы, уходящие в глубь головы, — их переполняет, льется через край чернота.
У меня болит все тело, но в то же время я ужасно радуюсь. Нам повезло, думаю я. В том, что мы здесь. Всем нам, даже больболистам.
Когда прошла послеобеденная гроза и жара спала, я сходила на пляж за нашими рюкзаками и принесла их на поляну, а заодно и пучок листовой горчицы, найденной по дороге. Тоби вытащила котелок, чашки, нож и большую ложку. Сварила суп из останков скунота, остатков выданного Ребеккой мяса и каких- то сушеных трав. Опуская кости скунота в воду, она ритуально испросила прощения.
— Но ты же его не убивала, — сказала я.
— Я знаю. Но мне было бы не по себе, если бы я этого не сделала.
Больболисты привязаны к соседнему дереву веревкой и плетеными полосами из некогда розовой накидки Тоби. Плела я: если у вертоградарей чему и учили крепко-накрепко, это разным видам рукоделия с использованием вторичных материалов.
Больболисты в основном молчат. Наверняка им нехорошо, особенно после того, как Аманда их избила. И должно быть, они чувствуют себя полными идиотами. Я бы, во всяком случае, так чувствовала себя на их месте. Тупые, как рашпили — по выражению Зеба, — раз так подпустили нас к себе.
Аманда, похоже, все еще в шоке. Она тихо плачет время от времени и крутит концы неровных прядей. Первое, что сделала Тоби, когда мы надежно привязали больболистов, — дала ей чашку теплой воды с медом от обезвоживания, с добавкой порошка из Мари.
— Не пей все сразу, — сказала Тоби. — Маленькими глотками.
Она объяснила, что, когда у Аманды восстановится уровень электролитов, можно будет заняться лечением всего остального. Начиная с порезов и синяков.
Джимми совсем плох. У него температура, на ноге — гноящаяся рана. Тоби говорит, что, если только нам удастся дотащить его до саманного домика, она будет лечить его опарышами — может, они и сработают, если дать им достаточно времени. Но у Джимми может не оказаться этого времени.
Тоби уже помазала ему ногу медом и дала ложку меда внутрь. Она не может дать ему ни Ивы, ни Мака, потому что они остались в саманном домике. Мы укутали Джимми в накидку Тоби, но он все время раскрывается.
— Надо найти ему простыню или что-нибудь такое, — говорит Тоби. — На завтра. И придумать, как ее на нем закрепить, иначе он до смерти изжарится на солнце.
Джимми совсем не узнаёт ни меня, ни Аманду. Он все время разговаривает с какой-то другой женщиной, которая, как ему кажется, стоит у огня.
— Совиная музыка. Не улетай, — говорит он ей. В голосе — ужасная тоска.
Я начинаю ревновать, но как можно ревновать к женщине, которой тут нет?
— С кем ты разговариваешь? — спрашиваю я.
— Там сова, — отвечает он. — Кричит. Вон там.
Но я не слышу никакой совы.
— Джимми, посмотри на меня, — говорю я.
— Музыка встроена, — говорит он. — Ее не убьешь.
Он смотрит вверх, в кроны деревьев.
Ох, Джимми, думаю я. Где ты?
Луна движется на запад. Тоби говорит, что бульон из костей уже сварился. Она добавляет собранную мной листовую горчицу, ждет с минуту, потом начинает разливать. У нас только две чашки — Тоби говорит, что придется пить по очереди.
— Неужели ты и их собралась кормить? — спрашивает Аманда. Она не смотрит на двух
