– А ты посмотри хорошенько, – сказал другой, сунув ему под нос газету. Франц опустил взгляд на лица трех беглецов. Если встреча с Георгом была для него подобна удару – ведь это как-никак была встреча, и Георг с объявления о бежавших был все-таки наполовину Георгом его воспоминаний, – то оба незнакомых лица справа и слева от Георга также поразили Франца и пристыдили за то, что он думает только об одном.
– Нет, – заметил он. – Фото мне ничего не говорит. Господи, мало ли людей видишь!
Газетный листок переходил из рук в руки.
– Нет, не знаю, – раздавались голоса.
– Господи боже, трое сразу, а может, и больше.
– Почему же они удрали?
– Дурацкий вопрос.
– Как? Лопатой пристукнули.
– Шансов никаких.
– Отчего? Ведь они же на воле.
– А надолго ли?
– Не хотел бы я быть в их шкуре.
– Смотри, этот совсем старый.
– А этот мне кажется знакомым.
– Им, верно, все равно была бы крышка, терять нечего.
Чей-то голос, спокойный, может быть несколько сдавленный – говоривший, верно, присел перед шкафчиком или зашнуровывал башмак, – спросил:
– А будет война, что тогда с лагерями сделают?
Холодом веет от этих слов на людей, торопливо и судорожно переодевающихся, чтобы приступить к работе. И тот же голос, тем же тоном продолжает:
– Чего тогда потребует внутренняя безопасность?
Кто же это сказал? Лица не видно, человек как раз нагнулся. А голос знакомый. Что же, собственно, он сказал? Ничего запретного. Наступает короткое молчание, и когда раздается второй гудок, нет ни одного, кто бы не вздрогнул.
В то время как они спешили через двор, Франц услышал за своей спиной вопрос:
– А что, и Альберт тоже еще сидит?
И чей-то ответ:
– Кажется, да.
Биндер, старик крестьянин, ездивший к Левенштейну, только что хотел прикрикнуть на жену, чтобы она выключила радио. С той минуты, как он вернулся из Майнца, он катался по своему клеенчатому дивану, терзаемый еще более свирепыми болями, – так он, по крайней мере, уверял. Вдруг он прислушался, разинув рот. Происходившая в нем схватка между жизнью и смертью была забыта. Он заорал на жену, чтобы та помогла ему скорее надеть сюртук и башмаки. Велел заправить автомобиль сына. Хотел ли он отомстить врачу, который оказался бессильным перед его болезнью, или пациенту, который вчера, перевязав руку, спокойно ушел своей дорогой, тогда как ведь он – это сейчас сообщили по радио – был тоже обречен на смерть? А может быть, старик просто надеялся как-то отстоять свое место среди живых?
II
Тем временем Георг, опасаясь, как бы его не открыли, поспешил выползти из сарая. Он был настолько измучен, что каждый шаг, который он делал, казался ему бессмысленным. Но взлет нового дня убедительнее всех ужасов ночи, и он увлекает с собой каждого, кто до тех пор колебался. По ногам хлестала мокрая зелень. Поднялся ветер, такой легкий, что только чуть развеял туман. Георг, хотя и не видел ничего из-за тумана, все же чуял новый день, который плыл над ним и надо всем. Вскоре мелкие ягоды проросшей спаржи ярко зардели в лучах низкого солнца. Георг решил сначала, что пылавшее пятно за мглистым берегом и есть солнце, но, подойдя ближе, увидел, что это просто костер, горевший на косе. Туман таял медленно, но неудержимо. Георг увидел на косе несколько низких зданий, лишенную деревьев, окруженную стаей лодок отмель и открытую воду. Перед ним, посреди поля, возле дороги, которая вела от шоссе к берегу, стоял дом – вероятно, из него-то ночью и вышла влюбленная парочка. Вдруг с берега донесся такой взрыв барабанной дроби, что у него застучали зубы. Прятаться было поздно, и он, выпрямившись, ко всему готовый, зашагал дальше. Но кругом царило спокойствие. В доме ничто не шелохнулось, только с отмели доносились мальчишеские голоса, которые лишь потому, что они не были голосами взрослых мужчин, показались ему прекрасными и ангельски чистыми. Затем послышался плеск весел, приближавшийся к берегу; костер па косе погас.
Если уж ты не можешь избежать встречи с людьми, учил его Валлау, тем смелее иди к ним, в самую гущу.
Этими людьми, от встречи с которыми уже невозможно было уклониться, оказались два десятка мальчуганов. С воинственными кликами, словно индейцы, врывающиеся на охотничью территорию враждебного племени, выпрыгнули они из лодок и принялись выгружать на берег рюкзаки, кухонную посуду, баки, палатки и флаги. Скоро они угомонились, и их живой клубок быстро распался на две группы. Как заметил Георг, это произошло по отрывистому приказу одного из мальчуганов, суховатого светлого блондина, который уже решительным, хотя еще совсем ребячьим голосом давал необычайно благоразумные указания: два мальчика надели на палку кастрюли и ведра и пошли к низенькому дому, за ними следовало четверо с более тяжелым грузом и два барабанщика, а впереди шел седьмой, с флажком. Георг сел на песок и принялся смотреть на них с таким чувством, как будто не сам он просто вырос и расстался со своим детством, а оно было только что у него похищено. «Вольно!» – приказал худощавый мальчуган остальным, после того как они построились и он произвел перекличку. Только сейчас юный командир заметил Георга. Часть мальчиков принялась собирать плоские камешки; уже было слышно, как они считают их подскоки над водой. Другие, в нескольких шагах от Георга, уселись на траве вокруг кудлатого смуглого мальчугана,
