возвышались колокольни соборной церкви и Свято-Никольского собора, а совсем рядом вздымались в небо минареты мечети Ислам-аги. Беленькие домики из самана и деревянных брусьев стояли рядышком со зданиями, выстроенными из солидных материалов в австро-венгерском стиле с приметами модерна. В Нише сошлись Азия и Европа, новое и старое, прошлое и будущее, святое и мирское, богатство и нищета, земля и камень, коммунисты и националисты, предатели и патриоты…
Люди…
…и звери.
Все это где-то там, за надежными стенами здания бывшей городской управы и резиденции Моравской бановины[33]. Но чем больше Отто фон Фенн старался постичь противоположности, которые волею судеб переплелись на этом клочке земли посреди Балкан, тем сильнее закрадывался в его душу какой-то безотчетный страх, вызванный безумием, которое он отчаялся понять. Он обратился к лейтенанту Кестнеру:
– Несколько дней тому назад мне на глаза попалось донесение о порче части запасов говядины и конины. Как поступили интенданты с подгнившим мясом?
– Они собираются выкинуть его.
Фон Фенн молча кивнул. Когда они вошли в кабинет, полковник расстелил на рабочем столе одну из военных карт города и указал пальцем на район железнодорожного депо:
– Испорченное мясо следует переместить на склад номер одиннадцать. Сюда… И пусть его будет побольше! Отправьте туда все. И вскройте ящики, чтобы был ощутим запах.
– Вы хотите сказать – смрад? – не сумев скрыть отвращения, переспросил Кестнер.
– Как вам больше нравится… Этот склад стоит вплотную к железнодорожному депо. Поставьте часовых здесь, здесь и здесь. Пусть одно подразделение в полной боевой готовности расположится в нижнем блоке, у входных ворот. Второе займет позицию вот тут, наверху. Мы будем в кабинете начальника складов. Пусть нам принесут туда еду. И пиво.
Кестнер с удивлением посмотрел на командира:
– Слушаюсь! Еще что-нибудь?
Фон Фенн сунул руку в карман, вынул оттуда связку ключей и протянул ее Кестнеру:
– Пошлите солдата ко мне на квартиру. В спальне стоит деревянный шкаф. В нем находится мой охотничий карабин, завернутый в желтую непромокаемую ткань. Пусть он принесет его сюда.
– Вы собираетесь на охоту?
– Можно сказать и так.
– На куропаток, в Южную Мораву?
– Не совсем… – пробормотал полковник, переводя взгляд на адъютанта, растерянно топтавшегося у стола. – Сегодня, Кестнер, мы будем охотиться на нечто более дикое.
11
В то утро Петриня Раевски накормила живность, повырывала сорняки за домом, срезала несколько роз и послала детей к сестре, в Нишку Баню. Сготовила обед – бледный супчик с несколькими зернами фасоли из мешка, который неизвестный доброжелатель перекинул через их забор две недели тому назад. Войдя в дом, она остановилась перед иконой семейного покровителя, святого Луки, и зажгла под ней лампадку, стараясь не замечать трещину в стене, появившуюся после пасхальной бомбардировки. Пробормотала недолгую молитву, после чего уселась за стол и принялась чистить яблоки.
Скрипнула калитка, в дверях появился гость. Это был высокий мужчина, с головы до пят одетый во все черное. Покуривая длинную сигарету, он с любопытством оглядел комнату. Его сопровождал низкорослый гражданин в дорогом костюме, сидевшем на нем несколько комично, поскольку его владелец растолстел именно в тех местах, где не следовало. Петриня узнала археолога, который жил на Апеловаце. Он водил шашни с немцами и то и дело крутился в тех местах, где, как сказывали старики, родился император Константин.
– Не пугайся, этот человек хочет тебя спросить кое о чем, – произнес Шмидт, после чего обратился к немецкому офицеру: – Желаете, чтобы я переводил вам?
– Нет, я хорошо говорю по-русски, – отозвался Канн.
– Вы меня постоянно удивляете, майор!
Подойдя к столу, за которым сидела Петриня, Канн презрительно смерил ее взглядом:
– Это ты Петриня Раевски?
– Да.
– Твой отец был русским цыганом?
– Точно.
– Ты знаешь, как мы относимся к цыганам?
Петриня подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза:
– А кто это – вы?
– Мы? Мы – потомки бога Тора. Завоеватели Европы. Соль земли.
Петриня, продолжая чистить яблоки, оставила его слова без ответа. Канн некоторое время кружил вокруг стола, покуривая сигарету. Подгнившие половицы скрипели под черными сверкающими сапогами.
– Я слышал, ты хорошо работаешь с маятником.
– Вас не обманули, майор.
– Ты в состоянии сейчас привести его в действие?
– Надо подумать.
Канн бросил окурок на пол и раздавил его сапогом. Потом нагнулся к Петрине и посмотрел ей прямо в глаза:
– Тогда поразмысли хорошенько, цыганская сучка, потому что я из тех людей, которых легко вывести из себя. Если ты откажешься, я с тебя живьем шкуру сдеру, точно так, как ты сейчас снимаешь кожуру с яблок. Ты поняла меня?
– Конечно. Вы весьма прилично говорите по-русски, майор. Но знаете что? Каждый занимается тем, для чего рожден. Вам на роду написано стать убийцей. А убийцей без жертвы стать нельзя, разве не так? Вот для этого и я здесь. Именно сегодня, именно в это время, именно на этом месте…
– Господин Шмидт сказал мне, что ты можешь… видеть вещи? Это в самом деле так?
– Я вижу только часть того, что должно сбыться… Фрагменты… Из них можно сложить мозаику, но это получается далеко не всегда. Проснувшись сегодня утром, я увидела на пороге своего дома человека в черном и толстого пса, который лижет ему сапоги. И еще я видела красные розы и постный суп с несколькими фасолинками. И видела я святого Луку, который улыбался мне. И тогда я перестала бояться.
– Святого Луку? – Канн цинично усмехнулся. – Интересно. Да, ваш христианский самообман действительно принимает чудовищные размеры. Еврей, умерший на кресте, и его святые…
Канн вытащил из кармана кителя сложенный вчетверо листок бумаги. Развернул его и положил на стол перед Петриней. Это была карта, где легко можно было различить восточную часть города, которую пересекала древнеримская виа Милитарис[34]. В самом низу карты виднелась надпись на латыни. Петриня начала медленно шептать странные стихи, начинавшиеся словами «Arcana Constantina»:
– Константинова тайна, святая тайна…
– Ого! – Канн опять осклабился. – Здесь и домохозяйки получают классическое образование. Ты знаешь латынь?
– Да, – пробормотала Петриня, – отец меня выучил.
– Прекрасно. Тогда переводи все, до конца.
Петриня откашлялась и принялась усиленно изучать пожелтевший обрывок карты:
– Это… стихи…
