Таков древний закон рода.
Неманя повернулся к дому: свет горел лишь в одном окне – в кабинете Канна. Перед входной дверью дремал часовой.
Помедлив, Неманя направился прямо к нему.
7
Младен Йович, родом из богом забытого Горного Милановаца, недавно переехавший в Ниш, а чуть позже ставший коммунистом, был не на шутку перепуган. И не только потому, что это была его первая акция и ему не очень нравилось, что придется участвовать в убийстве целой семьи. Внутренний голос убеждал его в том, что нынче ночью произойдет нечто страшное. Это подтверждала легкая тяжесть в животе, неудержимая дрожь левой руки, подергивание правого века… Но и темнота вокруг него, густая и непрозрачная, была какой-то живой и липкой, будто его касались ледяные пальцы.
Единственным ободряющим обстоятельством являлось то, что в этом деле он был не один. Метрах в двух перед ним сидел на корточках Драгиша, глуповатый и добродушный железнодорожный рабочий, новоиспеченный комсомолец. Он тоже был чем-то напуган, но молчал, скорчившись и судорожно сжав пистолет в одной и гранату в другой руке. Все, что Младен мог увидеть, бросив взгляд в его сторону, так это два светлых глаза и капли пота на лбу.
Оба они ждали, когда Стеван войдет в дом и свистом подаст им знак. Но события развивались не так быстро, как запланировал комиссар. Наверное, Стевану пока не удалось проникнуть в дом, но, похоже, скоро все пойдет своим чередом.
Младен еще раз обернулся и посмотрел в темноту за своим левым плечом.
Драгиша все еще ждал сигнала. Младен все больше нервничал, время тянулось так медленно, что каждая секунда казалась вечностью. Может, и в самом деле что-то пошло не так? Что, если Драинац в чем-то просчитался, упустил какую-нибудь важную деталь? Что, если тот четник не спит и с оружием в руках подстерегает их за входной дверью? Что, если вдруг появится немецкий патруль?
Он опять посмотрел через левое плечо.
Глаза были совсем рядом.
Только это были совсем другие глаза.
Пурпурно-красные.
Он испуганно спросил:
– Драгиша? Что это с твоими…
Договорить он не успел. Глаза приблизились. Проступило лицо – нет, подобие лица, отвратительного и ужасного…
И челюсти.
Младен открыл рот, скорее от удивления, чем от страха.
Крик пресекся.
8
Неманя отпустил мертвое тело часового, и оно рухнуло на землю. Окно второго этажа светилось бледным мерцающим светом. Похоже, внутри тоже была охрана, но те наверняка спали. Неманя подошел к стене, обросшей плющом, и медленно полез вверх. Он чувствовал, как упирается в бедро засунутый за пояс почетный эсэсовский кинжал. Десять секунд спустя он оказался у нужного окна.
Неманя заглянул в комнату.
Майор Генрих Канн стоял в центре круга, очерченного рассыпанной солью. Той же самой солью была начертана пентаграмма, а вокруг светящейся краской нарисованы многочисленные руны. Канн был обнажен по пояс, на нем были только форменные бриджи. Его лицо исказила какая-то странная гримаса, отражавшая непомерное удовольствие и одновременно – невероятное бешенство.
Предмет, который Канн держал в руках, заставил Неманю замереть от удивления. Это был меч. Длинный гладиус, точно такой, какой носили на поясе легионеры, состоявшие на службе у римских императоров…
Точнее, у одного императора.
У Константина Великого.
Неманя понял, это именно тот меч, которым на протяжении веков мечтали завладеть люди, жаждавшие власти. Святое оружие…
На этот раз оно участвовало в языческом ритуале.
Похоже, что Канн намеревался использовать его в нечистых целях. Он не был рядовым офицером СС, Неманя сразу почувствовал это, едва только увидел майора на улицах Ниша. Он стоял в иерархии рейха гораздо выше своего скромного звания. И теперь, когда война близилась к концу, а Третий рейх стремительно катился к собственной гибели, когда организации, подобные Аненербе, теряли смысл своего существования, штурмбаннфюрер решил взять то, что ему не принадлежало.
Заглядевшись на странное зрелище, вслушиваясь в печальную обрядовую песнь, которую Канн напевал на незнакомом языке, Неманя не обратил внимания на неумолчный гул, который с каждым мгновением становился все громче и громче.
Завершив колдовской ритуал, Канн умолк.
Далекий гул усилился, но ни он, ни Неманя не обращали на него ни малейшего внимания.
Испустив радостный вопль, Генрих Канн замахнулся мечом, целя в самый центр круга, начертанного на полу.
Неманя почувствовал, как все у него внутри сжалось в комок, и он беспомощно крикнул:
– Нет!
9
– Нет!
Воя Драинац вздрогнул, услышав этот отчаянный крик. Держа пистолет наготове, он двигался к дому Крсмана, но замер.
Нечеловеческий вопль вспорол тишину летней ночи. Никогда прежде Драинац не слышал ничего подобного. Это был не вой собаки или волка, он не мог принадлежать ни одному зверю, которого он когда- либо видел. Этот кошмарный протяжный вой не сумел бы испустить ни человек, ни любое иное существо. Сначала Драинац шагал осторожно, потом все быстрей и быстрей, опасаясь, чтобы невидимый враг не напал на него со спины. Он мог только гадать о том, что случилось. Если бы вопил загулявший пьяница, в этом не было бы ничего страшного. Но крик кого-то из соратников означал срыв всей операции. Значит, кто-то сдал их и во дворе засели люди из Сербской народной стражи или же четники.
Однако все предположения Драинаца рассыпались, когда он подошел к калитке.
Ледяная волна ужаса прокатилась по его телу от самой макушки до пальцев ног.
Стеван, точнее, то, что от него осталось, лежал в двух метрах от входа.
Тело было разорвано на части, грудная клетка и живот вспороты, окровавленные внутренности вывалились наружу. Кровь фонтаном хлестала во все стороны.
Драинац окаменел от ужаса. Краешком глаза он заметил, как в окнах дома Крсмана загораются огни, но теперь это совсем не пугало его.
Он, как и многие другие этой ночью, не слышал доносившегося издалека зловещего гула. С каждой минутой на город неуклонно надвигалось нечто страшное.
