через стол. Этот стол (простой, узкий, покрытый клеенкой в желтых тюльпанах) был как зияющая пропасть – по одну сторону сидели мы, а по другую, бесконечно далеко, ни о чем не жалея, – Рини с младенцем.
О чем жалея? Что покинула нас. Так я это чувствовала.
Было что-то странное в поведении Рини – не с ребенком, скорее, с нами – точно мы её разоблачили. С тех пор меня не покидает мысль – прости, Майра, что я это говорю, но моя история не предназначена для твоих глаз, а много будешь знать – скоро состаришься, – так вот, меня не покидает мысль: может, отцом ребенка был вовсе не Рон Хинкс, а наш отец. Когда я уехала в свадебное путешествие, в Авалоне из прислуги осталась только Рини, а на отца обрушивалась одна беда за другой. Разве не могла она предложить себя в качестве припарки, как предлагала чашку горячего бульона или грелку? Утешением посреди холода и мрака?
В таком случае, Майра, ты моя сестра. Единокровная. Мы никогда не узнаем точно – во всяком случае, я не узнаю. А ты можешь меня выкопать, взять кость или прядь волос и послать на анализ. Сомневаюсь, что ты решишься. Ясность может внести Сабрина – можете с ней собраться и сравнить себя по кусочкам. Но для этого она должна вернуться, а кто знает, вернется ли она. Она может быть где угодно. Может, она вообще умерла. Лежит на дне морском.
Интересно, а Лора знала про отца и Рини – если, конечно, было, что знать? Может, это из тех тайн, о которых она знала, но не рассказывала. Более чем возможно.
Дни в Авалоне тянулись медленно. Еще слишком жарко, слишком душно. Обе реки обмелели: даже пороги на Лувето ленились, а Жог неприятно пахнул.
Большую часть времени я просиживала в библиотеке, в кожаном кресле, перекинув ноги через подлокотник. На подоконниках валялись не убранные с зимы высохшие трупики мух. Миссис Мергатройд библиотекой Fie интересовалась. На видном месте по-прежнему висел портрет бабушки Аделии.
Целыми днями я листала её альбомы с вырезками про чаепития, про заезжих фабианцев, про лекции путешественников с их волшебными фонарями и рассказами о чудных обычаях других народов. Я не понимала, почему все так удивляются, что они украшали черепа предков. Мы тоже так делаем.
Иногда я листала старую светскую хронику, вспоминая, как прежде завидовала людям, о которых в ней писали, или читала стихи на тонкой бумаге с золотым обрезом. Стихотворения, восхищавшие меня в дни учебы у мисс Вивисекции, казались теперь выспренними и слащавыми.
Детство казалось очень далеким – другая жизнь, поблекшая и сладостно-горькая, точно сухой цветок. Сожалела ли я об утрате, хотела ли его вернуть? Не думаю.
Лора не сидела дома. Бродила по городу, как бродили мы в прежнее время. Лора носила мое прошлогоднее полотняное желтое платье и подходящую шляпку, и когда я смотрела на Лору со спины, у меня появлялось странное чувство, будто я вижу себя.
Уинифред не скрывала, что умирает от скуки. Каждый день она ходила купаться на небольшой частный пляж у эллинга, но никогда не уплывала далеко – обычно плескалась у берега, не снимая красной шляпы внушительных размеров. Она звала меня и Лору присоединиться к ней, но мы отказывались. Мы обе плохо плавали, а кроме того, помнили, что именно местные жители раньше кидали в реку – и наверняка кидают до сих пор. Когда Уинифред не купалась и не загорала, она слонялась по дому, делая разные пометки и наброски, составляя перечень того, что необходимо переделать: наклеить новые обои в вестибюле, заменить прогнившие доски под лестницей. Или дремала у себя в комнате. Похоже, Авалон высасывал из неё энергию. Утешительно было думать, что такое возможно.
Ричард много говорил по телефону, а иногда на целый день уезжал в Торонто. Остальное время он наблюдал, как ремонтируют яхту. Заявил, что не уедет, пока её не спустят на воду.
Каждое утро ему приносили газеты.
– В Испании гражданская война, – сказал Ричард как-то за обедом. – Что ж, это можно было предвидеть.
– Неприятно! – отозвалась Уинифред.
– Не для нас, – утешил Ричард. – Если, конечно, мы не вмешаемся. Пусть коммунисты и наци убивают друг друга – скоро они столкнутся лбами.
Лора отказалась обедать. Ушла на причал с чашкой кофе. Она туда часто уходила, и я нервничала. Лора лежала на досках, свесив руку в реку, и вглядывалась в воду, будто что-то уронила и теперь высматривала на дне. Но вода слишком темна – много не увидишь. Только изредка стайки мелкой рыбешки мелькали, словно пальцы карманника.
– Все-таки лучше без этого, – упорствовала Уинифред. – Очень неприятно.
– На войне можно недурно заработать, – сказал Ричард. – Может, это нас взбодрит, и Депрессии конец. Я знаю дельцов, которые на это рассчитывают. Кое-кто собирается положить в карман большие деньги.
Мне никогда не рассказывали о деньгах Ричарда, но по некоторым намекам и признакам я догадалась, что их меньше, чем я думала. Или стало меньше. Восстановление Авалона прекратилось –
– А почему они получат деньги? – спросила я. Ответ я прекрасно знала, но у меня появилась привычка задавать наивные вопросы – просто посмотреть, что скажут Ричард и Уинифред. Нравственная беспринципность, которую они демонстрировали почти во всем, не переставала меня поражать.
– Потому что так устроен мир, – ответила Уинифред, не вдаваясь в подробности. – Кстати, арестован ваш друг.
– Какой друг? – слишком поспешно спросила я.
– Эта женщина – Каллиста, кажется. Последняя любовь вашего папочки. Та, что считает себя художницей.
Её тон был неприятен, но я не умела её осадить.
– Когда мы были детьми, она была к нам очень добра, – сказала я.
– Еще бы ей не быть!
– Мне она нравилась, – прибавила я.
– Не сомневаюсь. Пару месяцев назад она пристала ко мне, пытаясь всучить какую-то ужасную картину или фреску с толпой уродин в спецовках. Не для столовой картинка.
– За что её арестовали?
– Красный взвод – как-то общалась с красными. Она сюда звонила – в совершенной ярости. Хотела поговорить с тобой. Я решила, что тебя не следует впутывать; Ричард сам поехал в город и вытащил её из тюрьмы.
– Почему? – поинтересовалась я. – Ричард её едва знает.
– По доброте сердечной, – сладко улыбнулась Уинифред. – Хотя он всегда говорит, что такие люди в тюрьме опаснее, чем на свободе, правда, Ричард? Они всю прессу поставят на уши. Правосудие то, правосудие это. Да он просто оказал услугу премьер-министру.
– Кофе ещё остался? – спросил Ричард.
Это означало, что Уинифред следует закрыть тему, но она не успокаивалась:
– А может, ради твоей семьи. Она же вроде семейной реликвии, вроде старого горшка, который из поколения в поколение передают.
– Пожалуй, пойду к Лоре на причал, – объявила я. – Сегодня чудесный день.
Пока мы с Уинифред разговаривали, Ричард читал газету, но тут поднял голову.
– Нет, – сказал он, – останься. Ты ей слишком потакаешь. Предоставь ей самой с этим справиться.
– С чем? – спросила я.
– С тем, что её грызет, – ответил Ричард. Он повернулся и посмотрел в окно на Лору; я впервые
