Мои глаза на мгновение затуманились, но я слышал рядом прерывистое дыхание Чири. Вот уж не думал, что она так расстроится. Ведь это всего-навсего игра Транспекс, в которой она была отнюдь не новичок: она знала, на что идет.
— Ну и подонок же ты, Марид, — наконец выдавила она.
— Чири, это ведь только… Она отмахнулась от меня:
— Знаю, знаю! Ты выиграл. Я жалкая трусиха. Все денежки твои.
— Забудь о них, Чири. Я… Напрасно я так сказал.
— Послушай, сукин сын, — прошипела Чири. — Когда я проигрываю, я плачу. Если не возьмешь деньги, я запихну их в твою глотку. Однако, черт возьми, ну и воображение у тебя!
— Особенно в последней части, — с одобрением заметил Куран, — там, где она не могла поднять руку, чтобы отключить модди.
— Садист! — сказала, тряхнув головой, Чири. — Никогда больше не сяду с тобой за Транспекс.
— Мне нужно было преимущество, Чири. И только. Я не смотрел, сколько набрал. Может, всего на пару очков больше.
— Ты набрал девятьсот сорок одно, — сказал Шакнахай. Он поглядывал на меня как-то странно, с уважением и вместе с тем словно бы осуждающе. — Нам пора. — Он поднялся и выплеснул остатки из своего стакана.
Я тоже встал.
— Ты в порядке, Чири? — Я положил руку ей на плечо.
— Нормально. Я все еще под впечатлением. Прямо ночной кошмар. — Она еще раз прерывисто вздохнула, приходя в себя. — Я должна поехать в клуб и отпустить Индихар домой.
— Подбросить тебя? — спросил Шакнахай.
— Спасибо, — отказалась Чири, — у меня своя машина.
— Значит, увидимся позже, — сказал я.
Уже в машине Шакнахай покачал головой и усмехнулся:
— А знаешь, она права. Ты вел себя как настоящий садист. Терзал ее без всякой, надобности. Сукин ты сын.
— Наверно.
— А я тут разъезжаю с тобой по городу… Разговор этот мне сразу наскучил.
— Не пора ли заканчивать смену? — спросил я.
— Пора. Давай-ка проедем мимо участка, а потом — ко мне, пообедать, если у тебя нет других планов. Я думаю, Фридлендер Бей перебьется без тебя одну ночь.
Я не слишком общителен и всегда чувствую себя неловко в чужих домах. Но идея провести вечер вне Папочкиного круга показалась мне чрезвычайно привлекательной.
— Конечно, — согласился я.
— Я только звякну жене и предупрежу.
— Не знал, что ты женат, Иржи.
Удивленно приподняв брови, он набрал свой номер. Перебросившись с женой парой фраз, Шакнахай повесил телефон на пояс.
— Все в порядке, — сказал он. — Сейчас жена займется уборкой и готовкой. Она всегда готовится к приходу гостей.
— Ну, для меня нет необходимости суетиться, — сказал я.
Шакнахай покачал головой:
— Да это вовсе не для тебя: Просто она из очень ортодоксальной семьи и каждый раз хочет доказать, что образцовая мусульманка.
Мы остановились у здания участка, передали автомобиль следующей смене, отметились в журнале и после всех формальностей службы устремились вниз по лестнице.
— Я всегда хожу домой пешком, если нет дождя, — сказал Шакнахай.
— Далеко идти? — спросил я. Вечер был чудесный, но я не был расположен к дальней прогулке.
— Три — три с половиной мили.
— Погоди, — остановил его я. — Сейчас возьму такси.
На бульваре Иль-Жамедь около восточных ворот всегда стоят семь-восемь свободных машин. Я поискал своего дружка Билла, но его не было. Пришлось сесть в другое такси, и Шакнахай назвал шоферу свой адрес.
Мы подъехали к жилому дому в части города, которая называлась Хаф-аль-Хала, Край пустыни. Шакнахай с семьей жили в самой южной оконечности города, рядом с пустыней, песчаными дюнами подступающей к стенам домов. На улицах не было ни деревьев, ни цветов. Самое голое, пустынное безжизненное и тихое место, какое я только видел.
Шакнахай, похоже, угадал направление моих мыслей.
— Это самое дорогое жилье, какое я могу себе позволить, — проворчал он. — Ну заходи.
Я вошел за ним в подъезд дома, и мы Поднялись на третий этаж. Он открыл ключами дверь, за которой его сразу же атаковали двое малышей. Они прилипли к его ногам, и так, вместе с ними, он проследовал в прихожую. Смеясь, он наклонился и погладил ребятишек по головам.
— Мои сыновья, — гордо заявил он. — Это малыш Иржи, ему восемь, а Хакиму — четыре. Захре — шесть, она, наверно, мешает мамочке на кухне.
Честно говоря, с малышами я общаться не умею: не хватает терпения. Это удовольствие не для меня; и вообще, я никогда не понимал, зачем люди заводят детей. Правда, это не помешало мне вежливо заметить:
— Симпатичные мальчуганы. Они делают тебе честь.
— Такова была воля Аллаха, — ответил Шакнахай. Он сиял точно прожектор.
Он отцепил малыша Иржи и Хакима и вышел посмотреть, скоро ли будет готов ужин. Оставив меня, к моему ужасу, наедине с детьми. Я не желал детям зла, но моя теория воспитания была несколько радикальной. Я искренне считал, что ребенка после рождения имеет смысл подержать дома в течение нескольких дней, пока его новизна не приестся, после чего следует запаковать его в большой картонный ящик с лучшими книгами, созданными западной и восточной цивилизациями. Открыть ящик можно по прошествии восемнадцати лет.
Я со страхом наблюдал, как сначала малыш Иржи, а затем Хаким обращают на меня внимание. Хаким подошел ко мне с двумя ярко-красными игрушками: одна в руке, а другая — в зубах.
— И что теперь? — задумчиво и растерянно пробормотал я.
— Ну, как вы тут? — раздался голос Шакнахая. Я был спасен. Он вошёл в гостиную и сел рядом со мной в старое расшатанное кресло.
— Чудесно, — ответил я и взнес благодарственную молитву Аллаху. Казалось, со времени отсутствия Шакнахая пролетела целая вечность.
