осторожно вынул из ее руки нож, взяв его двумя пальцами за лезвие у самой рукоятки.
Это был бандитский выдвижной нож, каким обычно пользовался Джокер.
Кто орудовал этим ножом?
Мой взгляд упал на Венке Андресен. Ее глаза как будто перелились в мои: огромные, черные, испуганные.
– Я… я вернулась из чулана с банкой варенья. Он уже лежал здесь. Я… я не знаю, что я делала потом… Я только вынула… Как будто это могло ему помочь…
– Ты вытащила из него нож?
– Да, да! Это, наверное, очень глупо, Варьг?
– Ничего, ничего.
Конечно, это было глупо с ее стороны, но у кого хватило бы сил сказать ей это сейчас?
– Ты никого не видела? – спросил я.
– Нет.
– Ты поднималась на лифте?
– Нет, по лестнице. Я не люблю лифт. Ах, Варьг! Варьг! Боже правый! Что же случилось?
Я наклонился и, хотя все и так было ясно, для верности взял руку Юнаса, чтобы нащупать пульс. Я не хотел быть одним из тех, кто, бездействуя, стоит над телом умирающего. Пульса не было. Его давно уже призвали в самый дальний кабинет в самом дальнем коридоре, где он стоял теперь перед своим последним шефом и судьей.
– Он предупреждал, что придет? – спросил я.
– Нет, – она покачала головой. – Я и не предполагала. Мне нужно было спуститься в подвал за вареньем, а когда я вернулась… он уже лежал здесь так, как сейчас. Я, наверное, выронила варенье… и… нож этот, – она поглядела на свою руку, но в ней уже не было ножа. Нож лежал на комоде, похожий на ядовитую змею в зоологическом музее. Больше он никого не ужалит.
– Ты оставляла дверь открытой, когда уходила вниз?
– Нет, нет, ты с ума сошел! Разве здесь можно?
Я покачал головой. Нет, я не сошел с ума.
– Он, скорее всего, открыл своим ключом и вошел, – продолжала Венке.
Я поглядел на пол. Ключа не было видно. Но, может быть, он положил его обратно в карман. Я попытался воспроизвести эту картину: Юнас вошел и закрыл за собой дверь. Никого дома не было. Он пошел обратно к Двери и открыл ее. Но за дверью кто-то стоял. Или он не запер за собой дверь и кто-то вошел вслед за ним. А может, кто-то уже был в квартире и поджидал его. Ничего не сходится, ничего не объяснишь. Труп, найденный на полу, всегда нелегко объяснить.
И тут я вспомнил про Роара.
– Где Роар? – спросил я.
Венке беспомощно пожала плечами.
– Где-то на улице.
Я подошел к входной двери, запер ее и проверил, что запер надежно.
Потом я переступил через Юнаса Андресена и прошел мимо Венке к телефону, чтобы вызвать полицию.
23
Позвонив, я вернулся и вывел Венке на балкон. Ей не хватало воздуха. Нам обоим не хватало воздуха. И еще я хотел перехватить Роара, чтобы не пустить его в квартиру.
В бледно-сером свете мартовского дня мы стояли на балконе с видом на Людерхорн. Его вершина, похожая на козий рог, тянулась к низко нависшему небу. Тем, кто приезжал в город морем, гора казалась дремлющим дьяволом. Отсюда, с балкона, она больше походила на чертов клык, грязно-бурый – от засохшей на нем крови.
Венке Андресен молчала. Обхватив себя руками, она стояла застывшая, с отрешенным лицом, полным печали и боли, которые никому не дано понять, потому что печаль и боль человек испытывает в одиночку, как, впрочем, и любовь.
На ней был голубой с высоким воротом свитер и серый вязаный жакет, темно-синие вельветовые брюки и кеды. Волосы, обрамлявшие бледное лицо, были растрепаны, очертания рта стали скорбными.
Я размышлял о том, где ей придется провести сегодняшнюю ночь. Я не исключал, что это может быть специальная комната с крошечным зарешеченным окном, с умывальником и ведром. Улики были очевидны, что бы она ни рассказывала. Я знал, что подумает полиция, которая уже была в пути, знал, что скажут следователи, так как встречался с ними и раньше.
Первыми в сопровождении двух полицейских в униформе прибыли следователи уголовной полиции. Чуть позднее трое-четверо технических работников в сине-серых рабочих фартуках, которые делали их похожими на продавцов-бакалейщиков.
Я с облегчением вздохнул, когда увидел, кто руководит группой.
Следователь первого класса Якоб Э. Хамре был одним из самых способных в отделении уголовной полиции. Его обычно посылали на сложные дела, а также, когда боялись запятнать репутацию уголовного отделения, в случаях, затрагивающих интересы других наций или государств. Хамре говорил на трех языках если и небезупречно, то, во всяком случае, лучше, чем остальные. И вообще, для полицейского он был
