Дни и ночи в камере гораздо длиннее дней на свободе. Они кажутся годами и запоминаются как годы. Венке Андресен выглядела как если бы она провела здесь шесть лет, а не трое суток. Кожа ее побледнела, стала влажной и болезненной. Серые тени под глазами были следствием не только недосыпа, но и внутренней лихорадки. Та же лихорадка придала ее матовым глазам блеск серой глазури.
Она уже проиграла свое дело. Шесть лет назад.
Руки ее безвольно лежали на столе. Я наклонился вперед, взял и сжал их, пытаясь пробудить в них жизнь. Но она не реагировала. Она не пожала в ответ мою руку и не попыталась удержать ее. Ее ладони лежали в моих, как недоеденные булочки.
– Как дела, Венке? – спросил я.
Она не ответила. Она смотрела на меня, а в глубине ее глаз что-то светилось.
– Что-нибудь случилось? – спросила она.
Я выпустил ее руку и показал на свое лицо.
– Ты об этом? – спросил я.
Она кивнула.
– Короткая встреча с Джокером и его компанией. Я с ним сегодня еще встречусь, нравится ему это или нет.
– Будь осторожен, – произнесла она и огляделась, будто хотела сказать, что если я не буду осторожен, то окажусь там же, где она – не по ту сторону стола, не по ту сторону стены.
– Я хочу тебя кое о чем спросить, Венке.
Она смотрела на меня и ждала, но взгляд ее был безразличен. Ей было вовсе не интересно, о чем я хочу ее спросить.
И я подумал, какие ночи ей пришлось здесь провести, какие сны она видела – тяжелые сны – и как они ее изменили.
– Рикард Люсне, – начал я. – Я говорил с ним. Мы, между прочим, вспоминали прошлый вторник, тот вечер, о котором ты мне рассказывала…
Я смотрел на нее, не отрываясь, но не замечал никакой реакции – абсолютно никакой.
– Он описал все не так. Его рассказ сильно отличается от твоего.
Глаза ее остекленели, как у куклы с закрывающимися глазами. Она впала в сон Спящей красавицы – глубокий, беспробудный сон. Может, ее надо было поцеловать, чтобы разбудить…
– Что же все-таки произошло, Венке, когда вы вернулись из ресторана?
– Что произошло? – после паузы бесстрастно произнесла она. – А разве произошло что-нибудь? Я тебе все рассказала.
– Да? Но он говорит совсем другое. Он утверждает, что остался у тебя ночевать. Это правда?
Ее руки не встрепенулись, она просто вытащила их из моих ладоней и отодвинулась к краю стола.
– Значит, он лжет, Варьг. И если ты ему веришь, значит, ты мне не друг.
Она должна была закричать от возмущения, а фраза прозвучала так, будто мы были женаты лет двадцать и она говорила мне, что сегодня на обед собирается приготовить рыбные котлеты.
– Я твой друг, Венке, ты это знаешь. И я не верю ему, если ты говоришь, что он лжет. Но почему, почему он лжет?
Она пожала плечами.
– Таковы мужчины.
Большего и не скажешь. Кратко, обобщенно и обжалованию не подлежит. Это был приговор, вынесенный всему мужскому населению, приговор к расстрелу на рассвете с завязанными глазами – всем нам, несущим в себе и смерть, и предательство, и ложь как наследство, передаваемое из поколения в поколение, от отца к сыну, – всем нам, мужчинам.
Нечего было спрашивать снова. У нее не было причин говорить мне неправду. И я двинулся дальше.
– Гюннар Воге? – спросил я.
Что-то в ней изменилось. Она закрыла глаза и резко тряхнула головой. Когда она их снова открыла, взгляд ее прояснился. Я почувствовал, что она опять здесь, она присутствовала.
– Да, а что с ним?
– Почему ты не сказала, что вы знакомы?
– Я не понимаю, – помедлила она. – Я не вижу никакой связи. Какое это имеет значение. Я вообще о нем не думала, пока ты не спросил…
– Вы когда-то встречались?
– Да, но, боже мой, Варьг, с тех пор прошла вечность. Ведь не могу же я годами помнить, с кем я встречалась много лет назад.
– Но он тебя любит?
– Этого я не знаю, – жестко сказала она.
– Хорошо, возможно, не знаешь. Но тебе не показалось странным, что он внезапно оказался здесь, в том же районе, где и ты, в доме напротив?
