Петр Петрович с женой и ребятами явились ровно к одиннадцати. Вместе с ними пришли и Софья с Василием Гавриловичем.
В маленькой приемной с голыми, побеленными известкой стенами стояло несколько стульев, запачканный чернилами канцелярский стол и еще деревянный диван, порядком обшарпанный. Обстановку дополняла железная урна возле двери в углу.
Дежурный сержант не поднимаясь спросил: «По вызову?» — и, получив ответ, продолжал ковырять под ногтями обломком спички.
Из-за обшитой дерматином двери с табличкой «Следователь» доносились сердитые голоса. Петр Петрович прислушался.
Там, за дверью, кого-то распекали. За скандалы, за пьянство, за драки в семье. Вскоре дверь распахнулась, и от следователя вышел пожилой, с сединой в голове мужчина в замасленной рабочей спецовке. Натягивая на голову плоский блин кепки, он оглядел присутствующих с кривой вымученной улыбочкой: дескать, слыхали небось, как там меня? Ну то-то! Чего другое, а это они умеют, на это они мастера...
Петр Петрович глядел на него с удивлением, — никак не думал, что можно пить и скандалить в таких почтенных летах.
В двери показался капитан — низенький, с туповатым коротким носом. Взмахом головы откинул со лба рыжеватый курчавый чуб, падавший гроздью на левую бровь, крикнул уходящему в спину:
— Смотри, Куприянов, чтоб это в последний раз! Потом на нас не пеняй, на себя будешь жалиться, ясно?!
Седоватый Куприянов обернулся и искательно осклабился: дескать, ясно, все ясно, чего же тут не понять! Но едва капитан отвернулся, подмигнул ему в спину, и стоптанные его башмаки застучали по коридору на выход.
— Следующий! — крикнул вдруг капитан, обведя сидящих круглыми, чуточку шалыми глазами.
Почему-то сразу же оробев, сознавая свою робость и от этого робея еще больше, Петр Петрович подошел к нему, объяснил, в чем дело, и попросил, чтобы сначала поговорили с Владиком.
Глаза капитана тут же отыскали подростка. Капитан повелительно дернул головой: входи! — и взглядом своим, словно клещами гвоздь, выдернул Владика с места.
За спиной капитана, в глубине комнаты, рисовалась фигура в штатском. Это, видимо, и был следователь.
Владик тоже заметно оробел, но прошествовал в комнату, стараясь не терять достоинства.
— Неужели и на ребенка он будет так же кричать?! — прошептала Юлия Ильинична, и подсиненные веки ее чуточку покраснели.
Колька — тот сидел сгорбившись, с каменным побелевшим лицом, и не сводил с зарешеченного окна приемной глаз, зажав худые руки в коленях.
За дверью вновь послышались голоса, громкий и жесткий — капитана, спокойный, сдержанный — следователя. Владик что-то там отвечал, но так тихо, что разобрать было невозможно.
Допросили его на удивление быстро, через какие-нибудь пять или семь минут он уже выходил, улыбаясь, со следами пережитого волнения на лице, но все так же стараясь держать высоко свою голову.
Юлия Ильинична кинулась к нему, взяла за руки, отвела в сторонку, и они принялись перешептываться,
А из-за двери уже гремело:
— Следующий!
Софья тронула руку окаменевшего Кольки:
— Ступай, сынок.
Нескладный, чуточку косолапый, Колька запнулся, входя, и едва не упал. Дверь за ним тотчас же захлопнулась, и оттуда долго не было слышно ни звука. Потом ручейком зажурчал голос следователя, спокойный и ровный. Послышались ответы Кольки, сбивчивые, неуверенные. Вмешался еще один голос, властный и жесткий. Голос Кольки набух слезами, стал напряженным, и теперь можно было отчетливо разобрать, о чем там, за дверью, шел разговор.
— ...Значит, не крал, говоришь. А кто же тогда украл?.. Ага, не знаешь! Та-а-к... Ну, а дыру в заборе тоже не ты проделал?
Петр Петрович напрягся: что-то скажет племянник? Но Колька не отвечал. Софья нервно комкала в пальцах свой носовой платок.
За дверью прошелестел Колькин шепот.
— Громче говори, не бойся! — послышался голос капитана. — Когда в чужой огород лазил, не боялся ведь?
— Я проделал, — выдохнул Колька.
— А зачем она тебе, та дыра? — послышался голос следователя.
И опять тишина. Напряженная, долгая.
— Как тут душно! — Софья обернулась к дежурному. — Нельзя ли окно открыть?
Сержант покосился на нее:
— Не открывается.
— Ну, тогда дверь хотя бы...
Василий Гаврилович поднялся, открыл входную дверь.
Из коридора потянуло сырыми, только что вымытыми полами.
— Что, молчать будем? — снова послышался голос капитана. — Зачем дыра, тебя спрашивают!
— По ягоды лазил, — ответил после молчания Колька.
— Что у вас, своих ягод нет? — поинтересовался следователь.
— Нет.
— А вчера к нам женщина приходила, твоя мать, кажется... Так она говорила, что у вас у самих ягод много.
— Это не мать приходила.
— Ну не все ли равно! Главное, что у вас у самих есть ягоды.
— Таких нету.
— Каких «таких»?
— А дикого тополя.
— Что это еще за дикий тополь?
Но Колька вдруг опять замолчал.
— Да врет он все, зубы нам заговаривает! — взорвался вдруг капитан. — Ты вот что, пацан... ты эти свои штучки брось! Ты сразу нам говори: где спрятал деньги?!
— Не брал я их, — отвечал могильным голосом Колька.
— А кто же тогда их взял? Ну кто?!
— Откуда я знаю!
— Та-ак...
И снова за дверью стылая тишина.
— Господи! — судорожно вздохнула Софья, поднялась и приникла ухом к двери, прислушиваясь.
Дежурный взглянул на нее, но ничего не сказал.
— Нет, вы только поглядите на него! — нарушил тишину голос капитана. — Такой сопляк — и еще изворачивается! — произнес он удивленно. И назидательным голосом продолжал: — Ты у кого украл? У своих же родных, вот у кого! Ты эти денежки прикарманил, думаешь сам поживиться, велосипед себе завести, а родным твоим вот уже месяц как кушать нечего!..
— И н-ничего я не прятал! — ответил рвущимся голосом Колька.
— Ага, не прятал, — как бы согласился капитан. — Значит, все-таки не хочешь по-хорошему? Хочешь, чтобы мы к вам с обыском пришли?! И придем, ты не думай! Понял? И найдем эти деньги! Найдем за милую душу, если будешь упорствовать! Только тогда уж на нас не пеняй, судить-тебя будем, понял? Судить, как преступника!.. Ты лучше сам эти деньги верни. И вот тебе срок: чтобы завтра же утром они вот на этом столе лежали!
