был копией Старого Каплуна, он был дан ему, чтобы увидеть себя в прошлом и исправить то, что самому не удалось, и дать сыну все, чего у него самого не было, прожить в сыне свое второе пришествие на этот свет. Но вышло совсем не так.
Его мальчик был другим, он не хотел быть мальчиком, он сразу стал взрослым, не ходил во двор играть в футбол, из-под палки ходил в школу, сидел там с отсутствующим видом или читал под партой книги, заменяющие ему реальную жизнь. Он скакал всадником без головы, летал с Жюлем Верном на Луну и искал клад в копях царя Соломона.
Старый Каплун боялся за голову и глаза сына. Ночью Сашенька читал под одеялом, под жужжание фонарика на механическом заводе, одной рукой накручивал пружину фонарика, а другой листал страницы и засыпал только под утро, сломленный усталостью. И какая школа может выдержать мальчика, клюющего носом на всех уроках? Он не хулиганил, он просто спал с открытыми глазами и поэтому постоянно отсутствовал, хотя вроде бы сидел за партой.
Его ненавидела классный руководитель, ненавидела по-взрослому за его взгляд, сомневающийся в том, что она прочитала хотя бы одну книгу из тех, о которых она рассказывала сорок лет из года в год.
Она цепляла его, жаловалась на него родителям и директору, но он сидел на уроках, отвечал не так, как в учебнике, и совершенно ее не боялся, хотя в школе у нее была кличка Грозная. Она могла выйти из себя, ударить ученика по пальцам линейкой и даже оторвать ухо, ее боялись, но Сашенька смотрел на нее, как на насекомое, и доводил невинными вопросами: «Почему у Пушкина было много женщин, а он наше все? Может ли безнравственный человек быть примером для подражания пионеру?»
Классный руководитель действительно была ненормальной и состояла на учете в психдиспансере, но ее держали в школе.
Ходили темные слухи, что она внебрачная дочь начальника милиции. Он на праздники и в день футбола всегда скакал на коне, на белом коне, кривоногий коротышка с седыми усами, в полковничьей папахе зимой и в белой фуражке летом.
На земле он выглядел неважно, а на коне он был выше всех, красавец и очень значительный.
Из-за него классного руководителя держали в школе, и она, одинокая и злая на весь мир, пытала детей и взрослых и питалась своей ненавистью.
Со всем этим сундуком несчастий она и жила, ненавидела весь мир, особенно мужчин, которых ей не досталось – все были заняты, и хорошие и плохие, даже самого завалященького не досталось.
Она, правда, один раз на курорте в городе Кисловодске дала в кустах одному приезжему с Кавказских гор, но он на следующий день прошел мимо и что-то громко сказал своим товарищам о том, что коза в его детском возрасте была лучше ее. Больше она не пробовала, хватило первого раза.
Если бы она работала в аптеке, то потравила бы всех крысиным ядом, как тараканов и мелких грызунов.
Всем повезло, папашка воткнул ее в пединститут, на медицинский его сил не хватило – там учились те, у которых ресурс был покруче, чем у мифического папы, да и справка из диспансера не позволила ей лечить людей, а учить любой дурак может или дура, вот она и учила, и мучила заодно.
Старый Каплун вспомнил, как единственный раз ходил к Сашеньке в школу. Этим всегда занималась Дора, но в тот раз она лежала в больнице и прийти не смогла. Красная запись в дневнике испугала Старого Каплуна, из нее выходило, что Сашенька совершил преступление, и если не принять меры, то ему один путь, только в колонию.
Оказалось, что причиной стали бархатные шорты, которые Каплуну принесла в молочный старая карга Майшкевич.
Шорты были из посылки ее брата из Израиля, тогда, после Заключительного акта по правам человека, который подписал еще Брежнев – тогда он был еще в своем уме, – стали выпускать евреев, и люди стали получать посылки с вещами от нашедшихся родственников. Коммунисты и люди с положением отказывались от буржуйских тряпок (у советских собственная гордость, на других мы смотрим свысока – так писали в газетах). И только старухи, которым, кроме зубов, терять уже было нечего, посылки брали, и все ходили к ним смотреть диковинные товары, джинсы, футболки с Микки Маусом и пробовать жвачку, как пирожное, разрезанное на кусочки. Все пробовали, цокали языком и завидовали, щупали джинсы и удивлялись, почему рабочие брюки стоят бешеных денег.
Старый Каплун не ходил, не щупал, не цокал и не пробовал, он не получал посылок, с того света посылок не получают, там все есть, наверное, но почта не работает, с того света никто не возвращался и писем не слал.
Так вот, пришла старая карга Майшкевич, принесла бархатные шорты и сказала, что их Мишеньке они тесные. Ну, если мальчик в четвертом классе имеет жопу взрослого мужчины, то на него, конечно, они не налезут. Старый Каплун взял для Сашеньки, как не взять такому красавчику, похожему в них на скаутов, которых видел Старый Каплун в детстве – они шли колонной, в шортах и синих галстуках и совсем не под красным знаменем. Старый Каплун купил и отправил Сашеньку в обновке в школу, где все и случилось.
Сын пришел в школу в шортах, «классная» вызвала его к доске, выставила перед всеми и сказала с ядом в голосе, что мальчики в его возрасте в трусах в школу ходить не должны, потом спросила, где его конверт с работой над ошибками. Конверта у него не было.
Она отправила Сашеньку домой переодеться, а про конверт добавила, не забыл ли Саша на рояле, намекая на богатство этих Каплунов, всех этих Айзбергов, Вайзбергов и прочих Рабиновичей.
Сашенька пришел домой. Только там он поплакал от обиды. Дома никого не было, он переоделся и опять пошел в школу, по дороге зашел к Старому Каплуну в молочный, съел пять глазированных шоколадных сырков и повеселел – он всегда веселел, когда ел сладенькое, – потом зашел на приусадебный участок школы, лег в траву за клумбой и стал смотреть в небо. Облака принимали разные формы, они были похожи на разных людей, героев и полубогов, они сталкивались и разлетались в разные стороны, в небе бились персонажи Сашеньки, он сам их придумывал и управлял ими в небе и даже выше, где он тоже бывал в своих фантазиях.
Он хотел стать мальчиком Нильсом из норвежской сказки, который сел на гуся и улетел далеко-далеко; хотел улететь туда, где он будет жить на райском острове с большой библиотекой и вагоном шоколадных конфет и печенья. Так Сашенька пролежал всю географию и труд и пошел на литературу, где он ждал второго раунда с классной.
Сашенька зашел в класс на перемене и сел за парту. Он сидел один, он любил быть один, ему хватало себя, он сам себе думал, сам с собой разговаривал и не любил, когда ему мешали.
Как только начался урок, классная вызвала Сашеньку и спросила про конверт. Сашенька спокойно, слегка спародировав ее, ответил, что забыл на рояле.
Классная чуть не выпрыгнула из юбки, заорала дурным голосом, выгнала Сашу из класса и вдогонку прокричала, чтобы он привел родителей.
Старый Каплун шел в школу, идти было всего ничего. У крыльца курили малолетки, Старый Каплун замечания им не сделал, он всегда считал, что человек сам себе голова, кто желает упасть – упадет.
Он вспомнил, как старый ребе, в советское время работавший переплетчиком, отвечал на его вопрос, почему Бог видит несправедливость и не помогает сразу, не сверкает молниями и не поражает врагов несчастного.
Ребе ответил притчей.
Вот человек пьет, не кормит семью свою, Создатель все видит и не карает его и не помогает избавиться от порочной страсти: «Почему?» – спросишь ты.
Он дает ему шанс своей волей изменить себя и ждет, он ждет, и только когда человек упадет на самое дно, потеряв все, и сам поймет, что надо меняться или сдохнуть, вот тогда, только тогда он ему поможет, нельзя помочь против воли. Как говорили коммунисты, «человек сам кузнец своего счастья» – или несчастья, как уточнял Старый Каплун.
Философское настроение разрушила уборщица своей грязной тряпкой и словами о том, что все шляются и топают грязными лапами по намытому полу.
Старый Каплун всегда думал, почему все уборщицы ведут себя так, если ты так не любишь свое дело, зачем мучить себя и людей: «У нас лакеев нет», – придумала новая власть, и убирать дерьмо стало некому.
В учительской Каплуна ждала мучительница Сашеньки. Она накинулась на Каплуна и представила
