распознал голос его преподавателя по религии, господина Глатца. Несомненно, он опять раскраснелся, как помидор.
– Фридхельм, я вас умоляю. Вне сомнений, даже клон – творение Божье, – мягко сказала директриса.
– Вы заблуждаетесь, – кричал учитель, – клон – это противоестественный плод греховного нарушения законов Господа. Противоестественный, понимаете? Про-ти-во-ес-тес-твен-ный! – Слово это ему, кажется, понравилось.
– Ерунда, – возразила директриса. – Осуждать можно только тех, кто делает такие вещи, но не их жертв.
– Что-то должно произойти, – провозгласил Глатц. – И оно произойдет. Уж будьте в этом уверены.
Вольфганг спрашивал себя, что ждет его за дверью. Судя по всему, Глатц был готов сжечь его заживо. В какой-то миг ему больше всего захотелось просто уйти, но тут за дверью воцарилось долгое молчание, которым он и воспользовался, чтобы постучать. Услышав «войдите», он осторожно открыл дверь.
Директриса и Глатц сидели за столом и выглядели совсем безобидно, можно было даже сказать, что они были чертовски любезны, разве что улыбка на лице преподавателя по религии казалась немного натянутой.
На столе у фрау Хорн лежала та самая газета. Она положила руки на текст статьи и сказала:
– Бог знает, сколько намеков они сделали на того, кого имели в виду. Шварцвальд, раковая клиника, пивной завод – это может быть только Ширнталь. Собственно, они с таким же успехом могли бы прямо написать это в статье. И я боюсь, что имя Вольфганг В. тоже не является большой загадкой.
Вольфганг подавленно кивнул. Об этом он совсем не подумал.
– Сегодня утром, – озабоченно продолжила директриса, – мы получили множество звонков с телевидения, звонили разные журналисты. Мы все отрицали, но, боюсь, они уже здесь.
– В этом нет моей вины, – попробовал защититься Вольфганг. – Кроме того, это неправда. Я не клон моего отца.
Директриса вытянула рот в некое подобие улыбки, но было видно, что она ему не поверила.
– Как всегда в подобных случаях, – продолжила она, – я считаю, что самым лучшим для тебя будет отправиться домой и оставаться там, пока все не утрясется.
Когда Вольфганг вернулся в класс, чтобы собрать свои вещи, уже началась перемена. Чем стоял и смотрел на него, наморщив лоб.
– А это еще что значит, позвольте спросить?
– Я освобожден от занятий в школе, вот что это значит, – ответил Вольфганг. Он испытывал непреодолимое желание запустить чем-нибудь в угол комнаты. – Клоносвободен.
– Парень, ну ты даешь! Круто! – закричал Чем. – Надо бы мне тоже пустить о себе такой слух. И тогда я составлю тебе компанию!
Вольфганг не торопился вернуться домой. Он катил свой велосипед по улице, раздумывая над тем, как он объяснит матери свое раннее возвращение домой. Удивительно, каким тихим и пустынным казался сейчас его родной город. Вольфганг был уже внутренне готов встретить машины с телевидения, длинные шнуры телефонных кабелей и вереницу репортеров с большими микрофонами, но вокруг пока еще не было ни души.
Возможно, скоро это начнется.
Вдруг рядом с ним остановилась машина, маленький серый автомобиль, и мужчина, сидящий за рулем, высунулся из окна и поманил его к себе. Вольфганг подошел ближе, думая, что мужчина собирается спросить у него дорогу, но тот не сделал этого, а только сказал:
– Прости меня.
– Что?
– Я этого не хотел. С газетой.
Вольфганг понял, что он имел в виду, и вытаращил глаза:
– Вы журналист. Это вы про меня написали?
– Не совсем. Они опубликовали историю без моего согласия, наверное, чтобы опередить конкурентов. В журналистике такое часто случается.
Мужчине было немного за тридцать, и он выглядел слегка диковато с большой взъерошенной бородой и обветренным лицом.
– Пожалуйста, поверь мне. Я не хотел впутывать тебя в эту историю. Я действительно исследую материалы о клонах, но я искренне хотел оградить тебя от всех неприятных последствий.
Вольфганг недоверчиво смотрел на него:
– Почему же у вас этого не получилось?
– Я знаю, знаю. – Мужчина снял с пассажирского сиденья потертую кожаную папку с неопределенным содержимым и пачку зачитанных газет и скинул их назад. – Хочешь прокатиться? Мы бы заодно поговорили.
– Нет, спасибо, – ответил Вольфганг. У этого типа явно были не все дома. К тому же со стороны салон машины выглядел неопрятно. Две обкусанные плитки шоколада с орехами – между прочим, любимый сорт Вольфганга, – лежали на приборной панели, а разные темные пятна на сиденьях говорили о том, что и они когда-то были шоколадом. – Вы просто хотите разузнать у меня все подробности.
– Ну хорошо, – ответил журналист и заглушил мотор, вынув ключ зажигания. – Тогда я сам выйду, и ты можешь спросить у меня все, о чем захочешь.
Он вышел, обошел машину и присел на невысокой стене у тротуара.
Вольфганг подумал, не оставить ли его сидеть, а самому уехать. Вот он разозлится! Но почему-то этот человек был ему симпатичен. Он выглядел как настоящий искатель приключений: застиранная рубашка и жилет с множеством карманов. Как будто он мог рассказать не меньше миллиона захватывающих историй. Вольфганг прислонил свой велосипед к стене и сел рядом.
– Вы это серьезно, я могу спросить вас обо всем?
– Ну конечно, – кивнул мужчина.
– Ну хорошо. Как вас зовут?
– Конти. Томмазо Конти.
Вольфганг был ошеломлен.
– Но это ведь итальянское имя.
– Да.
Удивительно. Мужчина был совсем не похож на итальянца.
– И на какую газету вы работаете?
– По-разному. Я свободный журналист. Как правило, я делаю зарубежные репортажи.
– И сколько языков вы знаете?
– О, много! – Он как будто попробовал подсчитать в голове, но сбился. – Достаточно много.
– Даже китайский? – спросил Вольфганг первое, что пришло ему в голову. Допрос начал доставлять ему удовольствие.
Конти кивнул:
– Ну да, достаточно, чтобы объясняться и читать газеты.
Вольфганг завороженно уставился на него. Вдруг он заметил шрам в форме зигзага на тыльной стороне его левой ладони.
– Откуда у вас этот шрам?
Конти ухмыльнулся.
– Обычно я говорю, что это гражданская война в Африке. Но на самом деле в возрасте шести лет я страшно порезался о гладильную доску моей матери.
– О гладильную доску? – переспросил Вольфганг.
– Ну, вот видишь. Поэтому я предпочитаю говорить про гражданскую войну. Я был один дома, гладильная доска была моей лошадкой, и в погоне за разбойниками, обокравшими почту, я хотел отважным прыжком спрыгнуть с нее. Тогда она сломалась прямо подо мной и один из острых кусков вонзился мне прямо в руку. – Он потряс рукой, как будто воспоминание об этом до сих пор доставляло ему боль. – Вот так. В любом случае никогда в жизни из меня не вытекало столько крови, как тогда.
