ВСЁ В КРАСНОМ
Крысы неслись через двор, повизгивая от возбуждения. Ближняя, с жесткими, как зубная щетка, усами сходу перемахнула низенькую ограду газона, зацепилась, по-видимому, о выгнутую трубу, шлепнулась брюхом в траву и обиженно заверещала. Две другие — цап-цап-цап коготками — промчались по шерстистому телу.
Двигались они на задних лапках, но удивительно быстро. В глазах — сладкий блеск, на влажных ощеренных зубках — нитки слюны.
— Туда!.. — придерживая дверь парадной, сказал я обомлевшей Эльвире. — Налево под лестницу, потом — дуй отсюда!..
— А ты как же?
— Давай-давай!..
Она лишь пискнула что-то в ответ. Хлопнула задняя дверь, и от потока воздуха качнулась лампочка, свисающая на перекрученных жилах. Уродливая горбатая тень вздела руки по направлению к улице. У тени была вытянутая звериная морда, груши ноздрей, а позади головы — шипастый гребень, защищающий шею. Уже не руки, а лапы скребли тусклый воздух. Я не сразу догадался, что тень эта — от меня. Вот, значит, как я сейчас выгляжу. Хотя понять было можно. Похрустывая, распрямлялись в спине могучие позвонки, мышцы в предвкушении боя мелко подергивали конечности, свет в парадной приобрел тревожно красноватый оттенок. Главное же, как набат, ударили запахи: кислый кошачий, раздражающий тем, что забивал остальные, человеческий душный, десятилетиями отстаивавшийся в лестничной клетке, запах подгорающей где-то наверху изоляции, запах пролитого мазута, запах ржавчины, выстарившийся мертвый запах краски от стен.
Ноздри мои затрепетали. Я был в отчаянии. Только-только договорились с Эльвирой, что она у меня сегодня останется. Целых три месяца спорили из-за этого. То есть, спорил и горячился, разумеется, я; Эля пожимала плечами и отвечала с оскорбительным недоумением: Зачем мне это нужно?… Наконец, сегодня после кафе сказала: Поздно что-то, не хочется тащиться через весь город, — и уверенно, будто не в первый раз, взяла меня под руку.
И вот — крысы.
Я даже страха почти не испытывал. Хотя крысы, по-моему, гораздо опасней гиен, — тех, что бродят по лестничным клеткам и принюхиваются к квартирам. Гиенам что нужно? Деньги, ценности. Человека они не тронут. Если, разумеется, сам человек не начнет им препятствовать. Это такая договоренность: берем свое и уходим. А с крысами, особенно уличными, договориться нельзя. Крысы разорвут жертву просто для удовольствия.
И все-таки страха у меня почти не было. А если и был, то совсем иной страх — перед самим собой. Не случайно скребла лапами воздух горбатая звериная тень, и не случайно сумасшедшие запахи раздирали мне ноздри. Я распрямлялся, преодолевая человеческую сутулость. И одновременно — человеческую слабость, нерешительность, робость перед манящим дыханием смерти. Собственно, ничего человеческого во мне, вероятно, уже не было. Звенела синеватая кровь в жилах, гулко, страшно и радостно бухало под ребрами сердце, легкий зуд обжигал кончики пальцев, где ногти сворачивались, образуя клювы когтей.
Я, наверное, тоже повизгивал от возбуждения. И когда первая крыса, рванув дверь и влетев в сумрак парадной, прыгнула, — оскаленная, ещё толком не разглядев, кто именно перед ней стоит, — я без особого усилия отклонился, чиркнув кинжальчиком когтя по горлу, и она, вмиг захлебнувшись, врезалась мордой в перила. Загудело железо, и, судя по звуку, встрепенулась змеей пластмассовая окантовка. Вторая же крыса, почувствовавшая, вероятно, что-то не то, успела схватиться за дверь и немного затормозить на пороге, однако инерцией её все-таки вынесло ко мне в опасную близость. Лапа, твердая, как чугун, ударила по позвоночнику. Сухо щелкнуло, и короткошерстое тело обмякло. А вот третью, последнюю крысу я пока не видел и даже не чуял по запаху, но дрожащий, писклявый, мальчишеский голос неожиданно произнес из тени, отбрасываемой створкой:
— Ты что, дядя, ты что?… Мы к тебе по-человечески, а ты — вона как… Ну пошутили, ну — все, дядя, не надо…
Напрасно он мне это сказал. Лучше бы ему было без лишних слов рвануть на улицу. Наверное, я не стал бы его преследовать. Подумаешь, взмокший и обделавшийся с перепугу крысенок. Очень мне нужно тратить на него силы. А так — ужас, прошепелявивший в голосе, породил мгновенный ответ. Та же лапа, что срубила предыдущего грызуна, метнулась вперед, и костистые пальцы прошли сквозь ребра, воткнувшись в сердце. Вытянутое по стене мохнатое тело судорожно затанцевало, заелозило по штукатурке и вдруг — свесилось.
Нижние сухонькие конечности не доставали до пола.
Я шумно выдохнул.
— Милиция тебя навещала? — будничным скучноватым тоном спросил Валерик.
— Навещала, — ответил я. — Как ей и положено. Минут сорок назад.
— Ну и что?
— Ничего. Был дома, спал, ни о чем таком слыхом не слыхивал.
— Поверили?
— А с чего им не верить? Какие у них основания, чтобы не верить?
— По-всякому, знаешь, бывает… Могли привязаться. У тебя ведь этот случай — не первый?
Я из осторожности промолчал.
— Давай-давай, — нетерпеливо сказал Валерик. — Что я тебе — милиция или фэ-эс-бэ? Я тебя в ментовку закладывать не побегу. — Он сильно сморщился, просунул ладонь под рубашку, быстро и громко, как обезьяна, почесал левую сторону живота, сморщился ещё больше, вытащил руку и пополировал ногти о джинсы. — Мне исповеди твои без разницы. Я по делу интересуюсь…
— Ну, была ещё пара случаев, — неохотно сознался я. — Один раз двое каких-то хмырей прицепились. Ну, я их — того… оприходовал… сам не знаю, как получилось… А другой раз вообще смешная история. Подваливает у магазина мужик и говорит, что я ему пятьдесят рублей должен. Такой — трясется, алкаш, весь синий, будто припадочный…
— Где?
— Что «где?»
— Где магазин находился? — спросил Валерик.
— Магазин? Магазин был — на Васильевском острове. Тринадцатая линия, кажется. Я туда, слушай, попал-то, честно говоря, по глупости. Сказали, что «Букинист» в эти места переехал…
— А хмыри?
— Какие хмыри?
— Которые привязались, — объяснил Валерик с бесконечным терпением. — Хмыри были в каком районе?
— Это на Благодатной улице, — сказал я. — Ничего себе — «Благодатная». Я, слушай, нес работу в издательство. Иду — никого не трогаю; вдруг — выкатываются откуда-то такие двое…
— Повезло, значит. Во всех случаях — три разных района. Я — к тому, что вычислить тебя — ой-ей- ей…
— Кому вычислить?
— Ну, кто у нас — вычисляет?
Он откинулся в кресле и внимательным цепким взглядом обвел книжные полки, задержался на стопках томов, загромождающих тумбочку, — потянулся, снял сверху одну книгу, затем другую.
Брови у него сильно разъехались. Боэций «Утешение философией», Ганс Георг Гадамер «Семантика и герменевтика», Вальтер Бенджамин «Иллюминации». Сборник «Самосознание европейской культуры ХХ века». Увесистый темно-зеленый том с золотистым тиснением.
— Читаешь, значит, в свободное время?
