дыру ее завезут. Даже ночью в ее спальне оставались два офицера, тогда как ее кровать была отгорожена ширмой.
Из Лейпцига ее отправили в замок Носсен, где стерегли как особо опасную преступницу. Здесь у нее началось умственное расстройство, она «плохо вела себя», фантазировала, произносила безумные речи, беспричинно смеялась и плакала, и в конце концов в ноябре некая госпожа фон Меленбург писала Флеммингу: «Бедная графиня Козель очень несчастна. Ее полумертвой привезли из Галле, у нее был удар и отнялась вся правая сторона. Она ничего не ест и не пьет, и надо бы над ней сжалиться. С ней постоянно находится священник, чтобы утешать ее. Она терпит страшную нужду. Увидев, что ее стережет целый отряд из 70 человек, она очень испугалась и спросила: „Что этим людям надо от меня, бедной женщины?“ Она так несчастна, что могла бы разжалобить и камень».
После того как она немного поправилась, рождественским вечером ее забрали из Носсена и под усиленной стражей с несколькими офицерами, с максимальными предосторожностями и в объезд Дрездена отправили в крепость Штолпен.
На постоялом дворе в Блазевице был накрыт стол на пять блюд. В последний раз ужинала она вне стен Штолпенского замка, который она должна была покинуть только после своей смерти, почти через 50 лет... Без суда и следствия она была приговорена к пожизненному заключению как жертва мести и страха короля, так как не подлежит сомнению, что силач Август боялся графини. Он обещал ей жениться и гарантировал неприкосновенность ее имущества, однако обманул ее и бросил, как это было с его бывшими и будущими любовницами. Он не делал различия между ней и какой-нибудь Кессель, Шпигель, Дюваль. Однако все другие его возлюбленные заранее знали, что раньше или позднее король распрощается с ними. Графиня же находилась в плену мифического представления о том, что она законная супруга короля и что он навсегда останется ей верен. Случилось так, как предсказывал Хакстаузен: ведь он знал короля значительно лучше, чем она, и никто не мог доверять Августу. Для него не существовало ни постоянства, ни настоящей любви, и для этой женщины, которая интеллектуально и духовно была неизмеримо выше, чем он, и действительно любила его, во всех отношениях была самой выдающейся из всех его многочисленных любовниц, он Не нашел другого места после того как порвал с ней, кроме мрачных стен горного замка. При всей своей физической силе он был трусом, который боялся действовать открыто, а также совершенно бесхарактерным человеком, который без зазрения совести и бездумно шел на поводу не только своих инстинктов, но и своей придворной камарильи. Необъятная жажда мести, переполнявшая его всякий раз, когда его пути и желания встречали какое-либо сопротивление, как никогда более ясно проявилась на этот раз. Арест и заключение графини стоят в одном ряду с выдачей им Пат-куля шведскому королю, который уже тогда знал ему цену и презрительно отзывался о нем...
А в старом епископстве Штолпен, в те времена хорошо укрепленном четырехбашенном замке, для охраны опасной государственной преступницы был посажен целый гарнизон из сорока солдат с четырьмя унтер-офицерами и капитаном Лаутербахом во главе, а еще один капитан. Хайнекен, получил задание постоянно следить за графиней. Основные пункты инструкции по содержанию графини составил лично Август. Она была исключительно суровой и полностью отрезала графиню от внешнего мира. Она жила в доме, одна сторона которого выходила на замковую церковь, а другая – на так называемую башню Иоганна. Она приехала со свитой из пяти человек: камеристка, стряпуха, повар, накрывальщик и истопник – и занимала оба этажа дома. Она привезла с собой немало ценностей в виде одежды, серебряной посуды и украшений.
Вскоре после прибытия она снова тяжело заболела, и, как замечает Хайнекен, «за ней ухаживали как нельзя лучше...»
Из документов можно предположить, что когда сознание возвращалось к ней, а жуткие головные боли продолжали преследовать ее при этих приступах, когда после бесконечных часов тягостного бреда она хоть немного приходила в себя, она начинала жалобно плакать, а когда ее пытались утешать, она говорила: «Чем же я так прогневала Бога, что попала в руки моих врагов?! Я не могу вернуть документ, которого у меня больше нет и который король сам мне отдал. Кто же мог знать: то, что он подарил мне от всего сердца, теперь стало предлогом, чтобы лишить меня чести, здоровья, рассудка и свободы».
Едва оправившись от приступа, она во многих своих письмах горько жаловалась на судьбу, на мелкие пакости, чинимые стражей, и предупреждала свою мать, чтобы она никоим образом не противодействовала воле короля, что могло бы усилить и удлинить ее страдания. Она не могла поверить, что сама виновата в своем несчастье, «как будто дверь захлопнулась, и жизнь моя будет разбита, если мне не удастся раскрыть ее, однако мне не удается сосредоточиться на том, что необходимо сделать в первую очередь...»
Никак нельзя осуждать ее за то, что она не отдавала себе отчета в своих словах, хотя ей и было известно, что все ее письма просматриваются и Вацдорф жаловался Августу, что графиня плохо о нем отзывается. А Флемминг, успокаивая его, писал, что «все это ничего не значит, пусть себе выступает, главное, что Вы честный человек».
В Дрездене не оставляли надежды найти пресловутый документ, который король хотел во что бы то ни стало получить обратно, его продолжали искать повсюду. Поступили сведения о д'Ошармуа, и к его королю, которого засыпали обещаниями, отправили прошение повлиять на подданного, чтобы тот отдал бумаги. Однако документа среди них не оказалось. Обращались также к брату сидящего в Шпандау Рантцау, который после недолгого запирательства сообщил, что запечатанный пакет на имя баронессы фон Гойм находится в архиве Драге. Он выдал затем этот пакет, в котором оказался подписанный Августом 12 декабря 1705 г. документ о пожизненных привилегиях графини, который король тотчас уничтожил. Летом графиня узнала об этом и написала Левендалю, что теперь ее судьба полностью в руках людей, так как, «слава Богу, у них, кроме совести, есть еще чувство справедливости».
Ведь в самом деле, теперь было совершенно непонятно, почему Август, получив этот документ и уничтожив свидетельство своего вероломства, не освобождает графиню, если только не допустить, что таким образом он хотел отомстить ей...
В начале ее жизни в Штолпене она могла сама распоряжаться своими средствами, затем были назначены кураторы и комиссия для составления описи. Однако Анна не дала им никаких сведений. Август хотел получить обратно как дома в Дрездене, так и Пильниц, что и было предложено ей в обмен на определенную сумму, несмотря на ее возражения. Она ожесточенно сражалась за свое состояние, и ее письма наполнены жалобами и сетованиями на учреждения и ведомства, с которыми ей приходилось иметь дело. По рескрипту от 10 августа 1720 г. у нее было отнято денежное содержание «из-за ее вызывающего поведения и склочного характера»: она не хотела подписывать счета за свое содержание, куда входили расходы на детей, а предпочитала, чтобы деньги отдавали ей на руки.
О воспитании детей она стала заботиться тотчас, как только представилась возможность. Что касается сына, то она дала четкие указания, как быть. А насчет дочерей, которые в 1721 г. из Депенау, где о них заботилась старая госпожа фон Брокдорф, были перевезены в Дрезден и отданы на воспитание к жене обергофмаршала фон Левендаля, она вела оживленную переписку со своей матерью. Обе дочери выгодно вышли замуж соответственно в 1725 и 1730 г.: старшая за главного сокольничего – графа фон Фризена, младшая – за главного королевского казначея поляка графа Мошинского, и обе получили по 100 000 талеров из средств своей матери, заявив об отказе от ее наследства.
Так как графиня фон Козель отказывалась давать сведения о своем состоянии, которое должно было
