Один триллион долларов

инвестированы. Это значит, что они только начнут по-настоящему зарабатывать. Зарабатывать те деньги, за которые мы купим и все остальное.

Это был один из тех магических моментов, которые на всю жизнь остаются в памяти ярко освещенными картинками. Джон смотрел на список фирм и колонки цифр – жалких по сравнению с чудовищным весом триллионного состояния, и в это яркое, пронзительное мгновение впервые постиг, какую власть он получил в свои руки. Только теперь он понял, что задумал Маккейн, уразумел масштаб плана и неотразимую динамику, какую они способны были развить. Их ждал неотвратимый успех. Просто потому, что не существовало на свете ничего, что могло встать у них на пути.

– Да, – прошептал он. – Это мы сможем.

– Две недели, – сказал Маккейн. – И мы будем сидеть в Техасе.

Джону пришла в голову еще одна мысль.

– Это значит, практически все крупные нефтяные концерны восходят к рокфеллеровской Standard Oil Corporation?

– Не все. Корни Shell в Нидерландах и в Англии, и у них никогда не было ничего общего со Standard Oil. Elf Aquitaine – французская, British Petroleum, как следует уже из названия, изначально британская. – Маккейн подался вперед. – Но заметили ли вы? Кое-кто уже пытался двигаться в нашем направлении. Проблема Рокфеллера состояла в том, что он появился слишком рано. В принципе он не знал, как распорядиться могуществом, каким он уже обладал. Живи он сегодня, уже никому не удалось бы разбить Standard Oil, и можно предположить, что он задумал бы тот же план, что и мы.

* * *

В тот же день Fontanelli Enterprises объявила, что намерена поглотить Exxon. Инвестированная стоимость Exxon Corporation составляла к этому времени 91 миллиард долларов, куда входил собственный капитал 40 миллиардов, поделенный на два с половиной миллиарда долей во владении шестисот тысяч зарегистрированных акционеров. Курс составлял 35 долларов, Фонтанелли предлагал 38 долларов за акцию.

Немедленно собралось правление Exxon, чтобы обсудить положение. Это был шок; экономические показатели были так хороши, что предприятие казалось неуязвимым против попыток поглощения. Никто не рассчитывал на атаку инвестора, для которого несколько миллиардов туда, несколько миллиардов сюда – не играло роли.

Правление связалось с крупнейшими акционерами, постановили выкупить самые большие пакеты акций, чтобы воспрепятствовать поглощению. Тем временем биржевой курс неудержимо лез вверх, перешагнув даже заданные 38 долларов, когда все поняли, что Fontanelli Enterprises располагает практически неограниченными средствами, и продолжал расти. Инвесторы как в лихорадке пытались влезть в число акционеров Exxon, поскольку безумный триллионер из Лондона якобы готов был заплатить любую цену.

– Идет игра на нервы, – говорили биржевые профессионалы, когда курс преодолел отметку в 60 долларов. – Если он захочет получить Exxon, он заплатит.

Лондон реагировал холодно. Курс достиг 63,22 доллара, когда по телеграфу пришло одно из тех сообщений, которые выворачивают наизнанку кишки у тех, кто понимает далеко идущие последствия произошедшего. Джон Сальваторе Фонтанелли, как стало известно в хорошо осведомленных кругах, сказал, что тогда мы купим «Shell». На следующий день были объявлены предложения о скупке акций всех остальных концернов сырой нефти.

Все, кто купил акции Exxon по безумно завышенным курсам, теперь панически пытались их сбросить. Но покупать больше никто не хотел, и курс падал камнем.

Маккейн следил за показателями Нью-Йоркской биржи по своему компьютеру в Лондоне с напряженным спокойствием бомбардира.

– Пора, – мягко сказал он своему телефонному собеседнику при курсе 32,84 доллара.

Через две недели служащие компании повсюду в мире начали день с того, что выбросили старые бланки в контейнеры для мусора, чтобы заменить их на другие – с шапкой «EXXON – A Fontanelli Corporation».

* * *

На сей раз заголовки вышли на первые страницы всех газет. Не было телевизионной компании, которая не сообщила бы о поглощении в первоочередных новостях. Тон сообщений можно было передать в двух словах: просто ужас.

Даже последним журналистам стало ясно, что означает личное состояние в триллион долларов. В бесчисленных телепередачах, круглых столах и интервью по всему глобусу обсуждалось то, что Маккейн объяснил Джону во время их самой первой встречи: одно дело, когда инвестиционный фонд или банк распоряжается сотнями миллиардов долларов, и совсем другое, когда одна-единственная персона действительно обладает этой же суммой денег.

– Разница в том, – подытожил известный лорд Питер Робурн в интервью одному из самых значительных журналистов в области мировой экономики, – что Фонтанелли в своих решениях плюет на рентабельность. Это делает его непредсказуемым. Можно даже сказать, свободным.

Такой размах свободы вызывает опасения. Министры экономики заговорили о социальной ответственности. Профсоюзные вожди задумались об опасности такой концентрации денег и влияния. Председатели правлений других крупных концернов тщились излучать уверенность и создавать впечатление, что они все держат под контролем.

Кто на очереди? – потирали руки сторонние наблюдатели. Некоторые журналы, в том числе серьезные финансовые издания, опубликовали реальные карты мира, на которых было помечено – фирменным логотипом и биржевой стоимостью, – как будет выглядеть всемирный концерн Фонтанелли.

– Они избавили наших аналитиков от половины работы, – довольно жмурился Маккейн.

Один не очень серьезный журнал подсчитал, какие страны Африки Фонтанелли мог бы купить со всеми потрохами и госсобственностью. Все прогнозы на будущее расходились. В принципе, казалось, можно было ожидать чего угодно.

* * *

На Рождество Маккейн пригласил Джона к себе и своей матери на домашний ужин.

Миссис Рут Эрнестина Маккейн, страдавшая прогрессирующим ревматизмом, скособочившись сидела в цветастом обширном кресле, но излучала непоколебимую решимость бороться с болезнью. Серо-голубые глаза смотрели проницательно, улыбчивое лицо обрамляли седые курчавые волосы поразительной густоты.

– Как вам нравится в вашем замке? – спросила она.

– Пока трудно сказать, – ответил Джон. – Я живу там всего неделю.

– Но ведь из него сделали красивое строение?

– Да, очень красивое.

– Вы должны знать, – вставил Маккейн с веселой улыбкой, – что моя мать прекрасно осведомлена обо всем, что пишет желтая пресса. Поэтому она знает ваш замок лучше, чем вы сами.

– А, – понял Джон. – Ну, это нетрудно.

Несколько номеров таких журналов лежали на столе рядом с ней. Бегло глянув на них, Джон с облегчением удостоверился, что леди Диана по-прежнему сохраняет за собой главенствующее место на обложках.

Ему странно было видеть Маккейна в домашней обстановке, расслабленным и благодушным. В офисе это была динамомашина, работающая на полных оборотах, рассыпающая искры от высокого напряжения.

Дом располагался на тихой улице спокойного предместья Лондона и казался почти неприметным среди других, куда более роскошных вилл. Для матери Маккейна, которая передвигалась с трудом, был сооружен современный стеклянный лифт, нарушивший архитектурную гармонию вестибюля, во всем прочем здесь сохранялась обстановка довоенных времен.

Еда была вкусная, но не изысканная, почти домашняя. Сервировала ужин пожилая домработница, единственная прислуга в доме, как узнал Джон, если не считать сиделки, которая приходила дважды в день, чтобы присмотреть за миссис Маккейн.

Когда Маккейн ненадолго вышел, его мать указала на акварель над камином, в простой раме из