до Кремля, пока обратно… Да еще не сразу пустили, пришлось вправлять мозги дежурному… Куда же вы, господин учитель, минуточку…
Он очень искренне переживал случившееся. Лука отвернулся от него и, слыша за спиной растерянный оклик: Так, значит, до завтра, господин учитель!.. – тоже, как мертвец, совершенно бесчувственно прошагал к себе в дом и, заперев дверь, сел на табурет у стола, сколоченного из грубых не оструганных досок. Руки он положил на колени, а взгляд устремил в окошко, заваленное кусками стекла.
Так он сидел – не шевелясь, ни о чем не думая, пока свет за окном вдруг не померк и не сгустились в комнате плотные сумерки, – хотя жестяной будильник, стоящий на полочке у самой плитки показывал черными стрелками всего лишь начало первого.
Тогда он встал и окинул комнату последним взглядом: стол, плита, топчан под пестрым одеялом. Больше он ничего этого не увидит.
«Тьма сделалась до часа девятого», подумал он.
Значит, у него в запасе имелось около шести часов.
Жаль было уходить отсюда.
Сердце у него защемило.
И даже когда – часа, наверное, через полтора – выбравшись кривыми переулками за пределы столицы, он на вершине какого-то холма оглянулся и увидел Кремль, подсвеченный снизу красными дьявольскими прожекторами, то в горле у него еще ворохнулись горячие слезы.
Но он проглотил их и зашагал прочь…
4. ОТ ИОАННА
В общем, они его уговорили, я уж не знаю – запугали они его или заставили: по крайней мере неделю он провел в подвалах на Лубянке, а об этих подвалах ходили самые неприятные слухи: будто бы там и психотропные средства, и тайная лоботомия, правда, сам я в лубянских подвалах не был, сломался на первом же допросе, да и что мне было отстаивать, я же не фанатик, не революционер, не борец за права человека, наверное, даже неправильно говорить, что я – сломался; я же не изменял каким-либо своим убеждениям, я никого не предавал и ни от чего не отступался, я просто сразу же согласился со всем, что мне предложили, – конечно, это был страх: кто же у нас в стране не боится органов госбезопасности, но это было и сознание долга, и одновременно и желание помочь, чего я, к моему большому сожалению, не мог сделать, потому что довольно быстро выяснилось, что взяли меня по ошибке: были определенные штришки в биографии, были достаточно странные совпадения (когда я, например, очень точно предсказал в одной из статей Августовский мятеж), но все эти совпадения, все эти странности и отклонения от нормальной жизни на самом деле оказались действительно совпадениями, никакого настоящего сатанизма во мне не было, – совершенно обычный, задерганный и бестолковый советский человек, вымотанный ежедневной сутолокой и мечтающий только о том, чтобы отоспаться, то есть, конечно, проскальзывали некоторые детальки, тот же самый Августовский мятеж я, например, обрисовал с уникальными подробностями, такие подробности насторожили бы кого угодно (они, между прочим, и насторожили), или, скажем, я мог абсолютно точно предсказать номер трамвая, который сейчас подойдет к остановке (причем, именно трамвая, а не троллейбуса и не автобуса), но это были именно детальки, просто мне кажется, что вся наша жизнь последних лет неуклонно соскальзывала в какую-то фантасмагорию, точно зловещая тень легла на страну, мелкие черты бесовства проявлялись во многих людях, не удивительно, что они в определенной мере обнаружились у меня, но к счастью (или, наоборот, к сожалению), настоящего сатанизма во мне все-таки не было, – так, предрасположенность, шелуха – обнаружилось это при первом же испытании, может быть, поэтому оно и лучше, что я сразу же сломался, потому что все дальнейшие мучения оказались бы напрасными, мне только было немного стыдно: другие держались дольше и смогли выторговать себе более льготные условия, но в конце концов ничего особенного здесь нет, просто одни люди устроены так, что могут торговаться даже со смертью, им это ничего не стоит, а другие – торговаться не могут вообще, я вот, например, вообще не могу, для меня лучше остаться без всего, чем по мелочам хитрить и выгадывать, мне это как-то противно, зато не пришлось познакомиться с «Сектором Б» в лубянских подвалах, поэтому я и не знаю, что там правда, а что там выдумка (те, кто знают, молчат и правильно делают), но я думаю, что действительность еще хуже, чем слухи, слава богу, что я не столкнулся с дейсвительностью, однако, и отпустить меня они тоже уже не могли, слишком многое было сказано на первом же допросе, я ведь тоже не дурак, о каких-то моментах начал догадываться, в общем, зачислили меня в технический персонал, кое-чему наскоро обучили – припугнули, взяли подписку о неразглашении, перевели на казарменное положение (о чем я, впрочем, не особенно сожалею), и пообещали, что Родина меня не забудет. В последнем я нисколько не сомневался и поэтому вел себя тише воды и ниже травы, рассчитывая, что память у Родины все-таки окажется несколько слабее, чем они думают.
Так что, уговорить его могли в знаменитом «Секторе Б», где способны были уговорить кого угодно. Однако я так лично не считаю. Я видел людей, прошедших через «Сектор Б», у них у всех есть какая-то невидимая надтреснутость, какая-то робость, какая-то внутренняя хрипота, я эту хрипоту очень хорошо чувствую – так вот в нем ее абсолютно не было, когда я впервые увидел его на Полигоне, он был весел и очень раскован, нервничал, конечно, но, знаете, любой будет нервничать в такой ситуации, ситуация была паршивая, а надтреснутости в нем все-таки не ощущалось, поэтому я и думаю, что через лубянские подвалы он не прошел, в этом мы с ним были одинаковы, скорее всего, его действительно уговорили, он же, как и я, был нормальный советский человек, а нормального советского человек уговорить ничего не стоит, надо только объяснить ему, что это – для счастья других людей, или, еще лучше, что это – для их спасения, что предотвратить трагедию может только он, что иначе – обвал, и что надо собой пожертвовать. Они, наверное, особенно упирали на слово «пожертвовать», потому что это слово для нас прямо-таки мистическое, если советский человек слышит, что надо собой пожертвовать, то он немедленно отвечает: «Есть!».. – вероятно, именно здесь его и зацепили, показали, наверное, соответствующий материал. Материал, надо сказать, был впечатляющий. Я кое-что слышал об этом материале и даже видел кое-какие фотографии. Разумеется, далеко не все: большая часть документов была строго засекречена, собственно говоря, засекречен был весь этот документальный массив, однако степень секретности по разным его частям была неодинакова: Пермскую колонию показывали, например, всем новичкам, зато о так называемой Кровавой Дуне я знал только по слухам, я вообще не уверен, что такая Дуня существовала и что она действительно уничтожила целый полк в тайге (слишком уж все это было мерзко, слишком уж неправдоподобно), но я думаю, что основной материал был, конечно же, подобран соответствующим образом, и у всякого, кто видел скрюченные обугленные тела, ритуальной картинкой разложенные по территории Пермской колонии, или в оцепенении взирал на почти полуторакилометровую панораму Новобалкацкого металлургического комбината (вернее того, что от него осталось), или, содрогаясь, смотрел, как покрытый рыжеватыми волосами, эпилептический Чертов Стул пляшет – сначала по улицам вымершего городка, разбивая машины, сворачивая фонарные столбы, а затем, словно бешеная мясорубка, превращает в ужасное месиво более чем двухтысячное поголовье свиней на ближайшей ферме, – так вот, у всякого, кто это видел, – разумеется, соответствующим образом прокомментированное и снабженное душераздирающим музыкальным сопровождением – возникало вполне однозначное представление о том, что Дьявол, или нечто, ему аналогичное, совершенно остервенело прорывается в наш мир – то здесь, то там – испытывая его на прочность, и что если он все таки прорвется, неважно – в России или в какой-нибудь другой стране, то вот тогда и наступят – и Апокалипсис, и Армагеддон, и Светопреставление, и вообще – конец человечества.
Неудивительно, что они его уговорили. При таком материале уговорить было не трудно. Особенно, если учесть жуткие слухи, ползущие из Петербурга, где даже по невнятным официальным сообщениям творилось черт знает что, или то воздействие, которое обычно оказывает на читателя так называемое «Евангелие от Луки», то есть документ, обрисовывающий наше будущее под властью Дьявола (лично я считаю его, «Евангелие», чистой мистификацией). В общем, все это далось, наверное, без чрезмерных усилий. Гораздо труднее, по-моему, было убедить его в том, что предполагаемый способ действий является единственно возможным. Я, например, человек неверующий, и даже события последних месяцев не заставили меня усомниться в скучном материализме Вселенной, видимо, я так устроен, я просто не могу представить себе, что некое сверхъестественное и всемогущее существо мановением жезла сотворила Землю и Человека и теперь ведет его согласно своим промыслам. По-моему, это просто глупо. Чушь какая-то. Ерунда. Не говоря уже о кричащих противоречиях любой религии, объясняемых обычно тем, что пути господни неисповедимы.
