государственной, религиозной. Для служащего корпорации важным становится уже не столько состояние государства, гражданином которого он является, сколько его собственное, личное положение внутри корпоративной системы.
Корпорации все больше напоминают собой феоды Средневековья: самодостаточные замкнутые миры, представительствующие во внешнем мире только через своих сюзеренов. Они имеют собственные вооруженные силы в виде частной охраны, собственную разведку, собственных дипломатов, ведущих переговоры. Сходство проявляется даже во внешних признаках. Офисы крупных фирм сейчас все чаще похожи на укрепленные средневековые замки: мощная система слежения и безопасности отделяет их от остального мира. Впрочем, государство тоже не отстает. «Некоторые государственные учреждения, например президентские дворцы, напоминают крепости и окружены подобием земляного вала, который защищает их от портативных ракетных установок».[17]
Государство само становится совокупностью корпораций. Формально оно еще сохраняет за собой монополию, скажем, на силовой ресурс, но уже президент Кеннеди признавал, что не может полностью контролировать Пентагон, поскольку тогда придется посвящать этому все свое время.[18] Аналогично обстоит дело и с другими государственными институтами. Они обретают все большую корпоративную самостоятельность. И потому армия может вести войну, нужную только ей самой, центральный банк — осуществлять финансовые операции, нужные только центральному банку, и, никто более не заинтересован в существовании и укреплении наркомафии, чем Управление (агентство) по борьбе с наркотиками: чем сильней наркомафия, тем больше средств ему выделяют.
Национальное государство утрачивает свое главное свойство. Оно перестает создавать реальность, общую для данной территории, данного этноса. Происходит не только внешняя редукция государственного (национального) суверенитета, но и разборка внутреннего пространства на самостоятельные корпоративные организованности. Хуже того, теряя интегративные, связующие социальные функции, государство утрачивает и фундамент, на котором оно покоилось до сих пор.
Оно утрачивает собственных граждан.
Не доверяя более отчужденным, реликтовым государственным механизмам, человек начинает обращаться к иным формам социального бытия.
Человек в сетях
Хотя считается, что характеризующей чертой современности является активность сетей, внедряющихся в индустриальный мир, однако сетевые структуры как специфический тип внегосударственной организации социума существовали всегда.
Отличие их от собственно государства заключается в следующем.
Государство иерархично: оно имеет один центр власти, один легитимный центр силы, все остальные центры, независимо от их назначения, подчинены ему. Низшее здесь поглощается высшим и существует постольку, поскольку не выходит за пределы социальной субординации. Сеть, напротив, гетерархична: она имеет множество центров власти, множество легитимных источников. Все сетевые субъекты, по крайней мере теоретически, равны между собой. Модератор в сети не устанавливает законы, он лишь поддерживает существующие правила коммуникации.
Государство обладает физической территорией. Собственно, это главный признак его реального бытия. Территория государства теоретически постоянна, изменение ее сопряжено с большим онтологическим риском: войнами, социальными катаклизмами, кризисами и так далее. Сеть, в свою очередь, экстерриториальна: физического пространства у нее нет; фактически, она представляет совокупность «граждан сети», а потому меняет свои очертания непрерывно и, как правило, безболезненно.
В этом смысле сетевыми структурами являлись, например, секты раннего христианства, свободно взаимодействовавшие между собой: роль модераторов здесь играли апостолы; а также — католические монастыри (ордена) в Средневековой Европе: власть Папы Римского долгое время была очень условной. По сетевому принципу строился в XIV–XVI вв. торговый Ганзейский союз, громадное экстерриториальное образование, включавшее в себя более ста городов: Любек (Германия), Брюгге (Фландрия), Новгород (Русское государство), Лондон (Англия), Берген (Норвегия), Венеция, Таллин, Рига… Ганза имела даже собственные войска, состоявшие из городских ополчений, и свою «территорию», располагавшуюся поверх границ современных ей государств.
Специфическими сетевыми структурами были также «потребительские домены» советского времени. Возникли они в эпоху всеобщего дефицита и конструировались спонтанно, по принципу дополнительности. Один фигурант домена мог достать билеты в театр, другой — на поезд, третий — продукты, четвертый — обувь или одежду, пятый мог поспособствовать обмену квартиры, шестой — поступлению детей в институт. Никакой иерархии здесь, разумеется, не было. Связи наращивались и ветвились, обрывались и восстанавливались в зависимости от конкретных потребностей.
Вполне очевидно, что сети не есть изобретение ХХ века. Вертикальная «жесткая» организация мира всегда дополнялась свободными горизонтальными связями. Они устанавливали функциональный коннект внутри каждого структурного этажа. Другое дело, что рост и активность сетей, точно так же как рост и активность древних и новых империй, был очень долго ограничен скоростью коммуникаций. Временн
Только с появлением компьютерных мгновенных контактов сетевые структуры стали самостоятельным персонажем исторического процесса. Причем, тут же выяснилось, что именно сети, совокупность своеобразных «электронных грибниц», пронизывающих социальную ткань, наиболее соответствует изменчивой среде современности. Трудно сказать, что здесь причина и что следствие. В ситуации перехода, в ситуации смены больших исторических фаз, когда одна структурная целостность распадается, превращаясь в ничто, а другая, призванная ее заместить, только еще возникает из хаоса, социальный континуум претерпевает разрыв, он теряет свойства непрерывности (дифференцируемости), в нем, как в микромире, проступает некая онтологическая неопределенность: причину нельзя отделить от следствия, они еще не обрели подлинного бытия.
В конце концов, принципиального значения это не имеет. Важно то, что современное общество, будто паутиной, прошито электронными коммуникациями. Сети существуют сейчас на всех уровнях — на региональном, правительственном, межправительственном, глобальном, на уровне общественных и профессиональных организаций, на уровне экономических и финансовых объединений. Через Сеть человек начала XXI века общается с друзьями или коллегами по работе, отправляет почту, получает необходимую информацию, платит по счетам, согласовывает документы, узнает новости, смотрит фильмы, делает покупки, голосует на выборах.
Без Интернета современную жизнь представить уже нельзя. Причем, привлекательность его заключается не только в том, что через Всемирную сеть человек, пусть условно, побеждает пространство — обретает качество всеприсутствия, которое издавна рассматривалось как признак божественности (видеть, слышать, общаться на расстоянии могли лишь наделенные даром чуда), но и в том, что в самом пространстве общения, «за экраном», в условной виртуальной среде он может принять теперь любой облик. Вне зависимости от того, кем он на самом деле является, участник сетевого домена может предстать перед собеседниками женщиной или мужчиной, мудрецом или отъявленным хулиганом, драконом, воробьем, тараканом, пришельцем со звезд, персонажем литературы или кино. Он может «надеть на себя» любой возраст, любой характер, любую профессию, любой социальный статус. Так реализуется, во-первых, тяга человека к признанию, поскольку общение в сетевом домене строится на добровольных, а не на принудительных, как в жизни, началах, а во-вторых, — его вечное стремление к карнавалу, к необычности, выходу за пределы наскучившей социальной роли. Кстати, способность к перевоплощению — тоже признак божественности.
В Интернете человек обретает неожиданную свободу. Он чувствует себя, точно бабочка,
