Освобожденный Эдем

гуманитарных идей, ни советские, ни западные, ни восточные идеологи не подозревали. В результате „революция сознания“, необходимая новому времени, осталась не завершенной.

Ситуацию усугубило то, что в индустриальном обществе, сознательно усваивавшем опыт истории, уже существовали достаточно мощные социальные механизмы, демпфирующие аномалии. По выражение одного из западных культурологов, бунт молодежи закончился в тот момент, когда ряд фирм наладил массовый выпуск футболок с символикой революции. Протест превратился в коммерцию, что позже выразилось в мещанском «актуальном искусстве», эксплуатирующем формальную новизну, лидеры революции, бунтари, стали благопристойными членами Европарламента, а у родителей-хиппи, мечтавших о любви и свободе, выросли дети-яппи, грезящие о топ-менеджменте и сверхдорогом потреблении. И это тоже «было уже во временах, бывших прежде нас».

Формально, молодежное движение захлебнулось. Оно не сумело вывернуть мир наизнанку, как это делали прежние социальные революции. И вместе с тем, хоть это было осознано далеко не сразу, оно имело чрезвычайно важные методологические последствия. Экспонирование маргиналий, произведенное столь масштабным путем, предъявление социуму экзотических норм бытия, отличающихся от общепринятых, утвердило право каждого человека жить, как он хочет. «Личная реальность» полностью высвободилась из- под гнета реальности коллективной, что мировоззренчески и было закреплено доктриной мультикультурализма. Началась постепенная социализация маргиналов: обретение ими тех же гражданских возможностей, что и нормативное большинство. Изменилась суть демократии. От защиты прав большинства, чего требовали все предшествующие революции, общество перешло к защите прав разного рода меньшинств, что позволило экспериментально опробовать самые необычные стратегии существования.

Началось то, чего никто предвидеть не мог: массовая эмиграция молодежи за горизонты обыденного, бегство в метафизический мир, в пространство психоделических сновидений, создаваемых галлюциногенами.

Собственно, тогда же были опробованы и более привычные технологии. С того момента, как группа «Биттлз», являвшая кумиром нового поколения, обратилась к индийскому мистицизму, впрочем проникавшему в Англию уже более ста лет, и прошла индоктринацию у гуру Махариши, восточные духовные практики приобрели на Западе необыкновенную популярность. Образовалось множество групп, сект, общин, исповедующих самые различные эзотерические учения.

Восточная религиозная философия оказалась столь притягательной еще и по той причине, что она, в отличие от западного духовного опыта, стремящегося к гармонии бытия в основном за счет преобразования мира, что подразумевает, в свою очередь, колоссальный деятельностный масштаб, предлагала достичь того же за счет преобразования человека. Поле личной активности таким образом резко сужалось. К просветленности, к высшему духовному совершенству можно было подняться еще при жизни. К тому же духовный путь Запада был ориентирован большей частью на книгу. Он требовал специфических индивидуальных усилий по переводу «мертвых» книжных понятий в координаты личной реальности. А на Востоке традиционно велика была роль учителя, роль наставника, согласующего личность ученика и реальность вероучения. Это обеспечивало восточной эзотерике больший популистский потенциал.

И все же наркотики были проще. Они не требовали от человека никаких духовных усилий вообще. Они полностью соответствовали «технологическому» духу времени: нажал кнопку — получил результат. Прикладное трансцендирование, выход за пределы «объективной реальности» превратился рутинную техномагию: он стал доступен практически каждому. А кроме того, в отличие от чисто духовных практик, наркотики давали реципиенту еще и физическое наслаждение — настолько острое, что человек, испытавший его, как правило, уже не мог от этого отказаться. Тот же Джордж Харрисон, один из группы «Биттлз», вспоминал: «Это было так, словно я до тех пор никогда ничего не пробовал, не говорил, не видел, не думал и не слышал по-настоящему» [2].

Наркотики стали обыденной субкультурой Запада. Тем более, что стремление человека к счастью, согласно Декларации о независимости США, входит в число его неотчуждаемых прав. А галлюциногены, производство которых с тех пор начало приобретать промышленные масштабы, видимо, помогли осознать непреложный факт: метафизическая реальность может быть привлекательнее реальности объективной, «личный рай» достижим, ворота в него открыты, человек — вовсе не раб тесного земного мирка, существуют пути, выводящие его из юдоли скорби.

Правда, эти пути, как показал опыт, ведут к еще большим страданиям: человек попадает в зависимость от наркотика и разрушается в своей физической ипостаси. Тем не менее, сведения о «земле блаженства» обретали все большую достоверность. Уже было множество «путешественников», высадившихся на тех берегах и принесших по возвращении весть о том, что рай действительно существует.

Что же касается платы, то она не казалась чрезмерной. Участь первопроходцев трагична во все времена. В утлых суденышках, не имея надежных лоций, плывут они к загадочным берегам и часто гибнут уже в полосе прибоя. Они пропадают в бескрайних лесах, тонут в болотах, страдают от голода и болезней, неведомых медицине.

Однако они прокладывают дорогу другим.

Студенческие революции 1960-х — 1970-х годов обозначили контуры нового материка, прежде неизвестного человечеству. Новые необозримые земли начали проступать из тумана.

Первые шаги к раю уже были сделаны.

Теперь наступал период его последовательного освоения.

Прошлое, будущее, настоящее

Экспансия человечества в виртуал, вторжение его в искусственную вселенную, созданную исключительно воображением, помимо технологического, компьютерного обеспечения было подготовлено двумя фундаментальными мировоззренческими прорывами, совершенными в середине ХХ века.

Во-первых, в этот период была осознана разница между существованием и реальностью, между собственно бытием и нашим представлением о нем, выраженным различными формами знания. Конечно, эта идея присутствовала еще у Платона, сравнивавшего видимый человеку мир с танцем теней на стенах пещеры, однако лишь недавно стало понятным, что помимо научного знания, претендующего на «объективность» и главенствовавшего в европейском сознании, начиная с периода Просвещения, почти четыреста лет, существует знание художественное и трансцендентное, отражающее те стороны бытия, которые аналитике недоступны. Все эти формы познания пересекаются, но, разумеется, не сводимы друг к другу. Ни одной из них недостаточно для адекватного отображения мира. Лишь в своей совокупности, в своем интегративном единстве они создают картину, более-менее отвечающую требованиям полноты бытия. Необходимо было понятие, схватывающее данную совокупность, «переакцентирующее мышление с научного познания и социального опыта на… формы символической жизни… Таким понятием и является понятие реальности» [3] .

Более того, поскольку описание реальности в любой из гносеологических форм дается через язык и поскольку его производит исследователь, опирающийся еще и на личный опыт, то любая реальность, как бы объективизирована она ни была, представляет собой «авторский текст», могущий не совпадать с «текстами» других «авторов». Причем под «автором» мы, естественно, понимаем не только отдельную личность, способную к интеграции бытия, но и социальный (исторический) коллектив, продуцирующий собственное «бытийное изображение». Так возникают реальности разных цивилизационных типов: «западная реальность», «восточная реальность», реальности — «исламская», «буддийская», «христианская». Или же на более частных онтологических уровнях — реальности социальных групп, корпораций, гражданских объединений, доменов, семей. Наконец, точно так же, путем «авторского» прочтения бытия, возникает элементарная единица социального космоса — личная реальность, присущая каждому человеку.