Глава тридцать девятая
Они встречали Абеля, когда он вышел из автобуса в маленькой деревушке неподалеку от Бремена. Англичанин по имени Борза и мужчина, приходивший к нему в ноябре. Незнакомец пожал Абелю руку и издал при этом гортанный звук, напоминающий «ммуа-де-хи».
— Очень приятно, я — Абель, — смущенно произнес Бернхард.
Незнакомец улыбнулся.
— Это не мое имя. Это приветствие нашего народа, произнесенное человеческим голосом. Меня зовут Арпа.
— Вы правда не помните? — спросил Борза.
— Нет, — сказал Абель.
— Значит, вы так и не нашли ответ?
Абель устало взглянул на него.
— У меня только вопросы.
Они многозначительно посмотрели друг на друга.
— Пойдемте, — сказал Арпа.
Тихий переулок с маленьким домом был совсем недалеко. Арпа открыл дверь, и изнутри вырвался противный сладковатый запах.
Бернхард почувствовал, как волосы у него на затылке встали дыбом. Это не было похоже на запах давно немытой посуды, нестиранного белья или невынесенного мусора, который можно встретить в хозяйстве холостяка. Это был жуткий смрад.
По всему дому стояли стеклянные террарии, забитые невероятным количеством крыс. Серые движущиеся массы заполняли каждый сантиметр пространства. Крысы ползали друг по другу, прижимали своих сородичей к стеклу, практически давя друг друга до смерти. Отгрызенные хвосты, гноящиеся раны, вырванные клочья шерсти были самыми безобидными последствиями жестоких столкновений. Стоило только присмотреться повнимательней, и на дне ящиков можно было увидеть слой неподвижных животных — очевидно, мертвых.
— Это моя, кажется, седьмая попытка, — объяснил Арпа как ни в чем не бывало. — Я начинаю с пар так четырех-пяти, и моментально получается вот это. Невероятно, да?
Стеклянные ящики стояли везде, в каждой комнате. В гостиной оставалось место только для дивана и телевизора, в спальне — для узкой кровати. Между собой ящики соединялись металлическими трубками, из которых раздавался звук сотен скребущих лапок. В некоторых местах были установлены маленькие жужжащие аппараты, — очевидно, они снабжали всю систему воздухом. По всему дому раздавались тихий писк и шипение.
Абель закашлялся.
— Что все это значит?
— Я пытался найти решение проблемы, — сказал Арпа и бережно провел рукой по одному ящику, — но попусту потратил время. Упустил свой шанс. Я не обнаружил ничего, что нельзя было бы выявить с помощью элементарных математических вычислений. Так всегда бывает при слиянии: ты прибываешь сюда — наивный, как новорожденный ребенок. Но, в принципе, не стоит пытаться сделать это таким образом.
— Пытаться сделать
— Найти решение человеческого вопроса. Чтобы оно было не таким, как у
— Жестоко, — сказал Абель.
— Это именно то, что
— Что за
Борза поднял руку.
— Мы хотели показать вам все это, чтобы вы наконец-то поняли. На вас возлагались большие надежды, Коаирин. До вас никому не удавалось настолько совершенное слияние. Если даже вы не нашли ответа, то, к моему глубокому сожалению, его и не существует.
— Ответ? На какой вопрос?
— Мы надеялись, что вы найдете способ остановить экспоненциальный дрейф. Думали, что если нам удастся понять людей изнутри, то мы найдем другой выход, нежели уничтожить их.
Арпа кивнул.
— Ничего не остается, как предоставить
— Но почему? — спросил Бернхард. (Нет, он не Бернхард Абель. Уже нет. Его зовут Коаирин!) — Почему
— Они делают это из-за расчета Немезира, — ответил Борза.
Глава сороковая
Юргена Ребера вновь вызвали на допрос в Берлин, и снова это ничего не дало. Потом, без особой надежды и только потому, что он уже был в городе, Ребер позвонил профессору Шмидту, и по неизвестной причине тот согласился ответить на его вопросы.
После краткого приветствия его бывший научный руководитель спросил, знает ли он, что такое меметика. Ребер ответил, что нет, и Шмидт начал быстро говорить, словно хотел объясниться, пока не передумал.
— Приведу пример. Вы наверняка когда-нибудь общались с человеком, который обязательно хотел рассказать вам о своем Боге или убедить вас в своих политических пристрастиях?
— От таких не скроешься, — кивнул Ребер.
— Хорошо. Положим, мы рассматриваем не способ передачи мыслей между людьми, а сами мысли. Если, например, кто-нибудь придерживается религиозной точки зрения, согласно которой он должен убеждать других в своем мировоззрении, то такая точка зрения — что-то наподобие компьютерного вируса: совокупность убеждений с целью распространения их от одного разума к другому. При этом не имеет никакого значения, что? это — религия, политические убеждения, распространяющаяся мода или мелодия, которая не выходит из головы, — меметика допускает всевозможные сочетания представлений, мыслей, идей, которые могут воспроизводиться в следующем разуме. Такое сочетание называется мемом. Мемы — это базовые единицы нашего разума и нашей культуры, точно так же, как гены — базовые единицы нашей биологической жизни. Как и вирусы, они распространяются и размножаются в живых организмах, при передаче претерпевают мутацию и борются за место в нашем сознании, — то есть тут действует своего рода эволюционный процесс по Дарвину. Согласно этой теории, мы всего лишь носители мемов. Хозяева этого «вируса».
Юрген Ребер задумался над услышанным.
— Если воспринимать эту теорию всерьез, то она сама тоже мем. Не так ли?
— Вот именно, — кивнул профессор Шмидт. — И она как раз пытается размножиться в вашем мозге.
— Интересная теория. Но, честно говоря, я не совсем понимаю — какое она имеет отношение к моему пациенту, который утверждает, что он инопланетянин? Или — почему вы делаете вид, что это нечто опасное?