День и ночь

Милн (напивая виски). Дик хочет, чтобы членство в союзе было чем-то вроде справки о профпригодности. «Признан годным к строевой».

Подходит к Рут и дает ей стакан с виски. Рут направляется в сад, Милн следует за ней. В какой-то момент гостиная поворачивается, и мы оказываемся в саду с Милном и Рут. Теперь часть гостиной видна лишь в самом дальнем углу сцены.

Вроде как это заведено у докторов или юристов.

Рут. А что в этом плохого? Иначе мы доживем до того, что какой-нибудь юрист ампутирует клиенту не ту ногу. А доктора начнут допрашивать своих пациентов… смешно…

«Рут». Ты уже начинаешь хихикать. Заткнись, пьяная дрянь.

Рут. У горных инженеров тоже, кажется, есть что-то в этом роде. (Стараясь говорить серьезно?) Захватывающая тема для беседы.

Милн. В смысле?

«Рут». А он забавный.

Рут. Нет, нет – продолжайте. Мы говорили про профессионализм. Вы что, не верите в его необходимость?

Mилн. Нет, верю. Но Дик печется вовсе не о профессионализме. По крайней мере, он хоть честно это признает. Другие предпочитают лукавить на этот счет. Однако никого и никогда не выгоняли из союза журналистов за профнепригодность – скажем, за неточность или безграмотность репортажей или за то, что корреспондент напился в хлам на банкете у лорд-мэра. Напротив, именно в подобных случаях союз обязан не допустить увольнения журналиста. Профессионализм тут ни при чем: Дику нужна пресса, которая бы думала правильно. То есть так же, как и он.

Рут. Ну что тут такого. Ведь и вам нужна пресса, которая бы думала правильно. То есть так же, как и вы. Милн. Безусловно, но чтобы этого добиться, я не стану отказывать в работе таким, как Вагнер.

Рут. И зря.

Mилн. И к чему это приведет?

Рут (после паузы). Да, вы правы.

«Рут». Кларисса, кто этот довольно интересный молодой человек?

Милн. Стоит только запустить этот механизм в действие, как любой сможет им воспользоваться. И тогда ты однажды окажешься лишним, потому что у тебя чересчур левые взгляды, или недостаточно левые взгляды, или кожа не того цвета, или еще что-нибудь.

Рут. Ну, это уже будет зависеть и от вас в том числе. У всех же есть право голоса.

Милн. Да, у всех, кого этого права не лишили.

Рут. Вы паникер, Джейкоб. Большинство людей ведут себя вполне ответственно.

Милн. О да, до тех пор, пока им есть перед кем отвечать за свое поведение.

Рут. Да вы циник!

Милн. Я?

Рут. Нет, все это чушь!

Милн. И все же я утверждаю, что у журналистов не должно быть ничего похожего на Общество юристов или Британскую медицинскую ассоциацию.

Рут. А в чем различие? В Обществе юристов власть тоже может захватить какая-нибудь группировка, которая будет допускать к работе только тех адвокатов, которые думают правильно. И что тогда?

Милн. Тогда-то вам и понадобится действительно свободная пресса, иначе вы никогда не узнаете об этом факте. В этом все дело. Дела могут идти из рук вон плохо, но, пока существует свободная пресса, все можно поправить. Если же ее не существует, то никто и не узнает о том, что дела идут из рук вон плохо.

Рут. Я не против свободной прессы. Я против газет.

Милн (со смехом). Я понимаю, что вы имеете в виду. Меня они тоже не радуют. Бывает, спорю я с нашими доморощенными Троцкими в репортерской комнате, провозглашая тезис о том, что пресса – это последний оплот демократии, и вдруг замечаю, что стучу кулаком по левому соску какой- нибудь дивы. Вам ли говорить мне об этом – я знаю все не хуже вас. На страницах газет торжествует пустота, пытающаяся скрыть собственное ничтожество безудержным нагнетанием дешевых страстей вокруг плоских мелодрам: «ПЛОД НЕЗАКОННОЙ СТРАСТИ КОРОЛЕВЫ КРАСОТЫ», «КОРОЛЕВА КРАСОТЫ В ЦЕНТРЕ СКАНДАЛА», «НАРКОТИКИ И МУЖЧИНЫ: ИСПОВЕДЬ НЕСЧАСТНОЙ МАТЕРИ». Я знаю, я все это знаю. Это – та цена, которую приходится платить за то, чтобы спасти главное.

«Рут». Что-то в нем, безусловно, есть.

Mилн. То, что творят газеты, защищать трудно, особенно потому, что обвиняют их вовсе не в том, в чем они виноваты. Люди часто считают, что бульварной журналистикой занимаются профессионалы, которые в душе стыдятся того, что им приходится опускаться до вкуса толпы, но это не так Работники желтой прессы гордятся своим творчеством. Гордятся своим умением при помощи нескольких дешевых приемов сделать из дерьма конфетку. Прошу прощения, но я знаю, о чем говорю. Я сам начинал с этого – пытался писать с таким же блеском, как лучшие стрингеры с Флит-стрит, трактовать в лондонском стиле наши незатейливые местные новости. Я думал, что это правильно. Лучшее время моей жизни я потратил на то, чтобы, сидя с пачкой сигарет и пакетиком леденцов в руке в разбитом «форде-консул», запаркованном возле чьего-то особняка, подстеречь разгневанного мужа или сбежавшую жену футболиста, которые могли бы украсить собой первую полосу нашей газеты перед тем, как навечно кануть в Лету. Я чувствовал себя частью привилегированной группы, которая является частью нашего общества и в то же время следит за ним со стороны, которой дано право порицать его и обязанность защищать, день и ночь.